Осенью 1651 года после поражения, понесенного под стенами Ачанского городка, джючеры и отправили послов в Нингуту, к местному цзянь-цзюню, которого русские источники называют князем Исинеем; они плакали и говорили: «Приехали русские люди и нашу землю всю вывоевали и вырубили, жен и детей наших в плен взяли. Мы своими людьми джючерскими, всею Джючерскою землею, собирались и на них ходили, на город их напускались не на великих людей, да нас тут едва не всех побили, и нам против их стоять невозможно, и вы нас обороняйте; а не станете оборонять, и мы им станем ясак давать». Исеней не решился удовлетворить этой просьбы своей властью, и послал от себя человека с отпиской наместнику области, царю Учурве. От последнего вскоре последовал ответ, с распоряжением собрать войско и идти против русских казаков, побить их, а иных взять в плен и представить ему с их казачьим оружием. Быстро было собрано войско в 600 человек, не считая примкнувших к нему джючеров (сот пять и больше) и других инородцев. При войске была и артиллерия – 6 пушек, 13 пищалей и 12 пинард глиняных; последние наполнялись порохом (по пуду[8]) каждая) и подкладывались под стены городов, для взрыва. Многие из солдат были вооружены огнестрельным оружием.

24 марта, на утренней заре, казаки в Ачанском острожке были разбужены криком стоявшего в карауле на стене есаула Андрюшки Иванова: «Братцы казаки! Вставайте скорее и оболокайтесь в куяки крепкие!» Казаки бросились в одних рубашках на стену. Но было уже поздно. Уже начался обстрел острожка. В первую минуту ничего нельзя было понять. «И мы, казаки, – рассказывал впоследствии Хабаров, – чаяли: из пушек, из оружья бьют казаки из города; ажно бьет из оружия и из пушек по нашему городу казачью войско богдойское». Перед глазами казаков стояла появившаяся, как по волшебству, – «сила богдойская, все люди конные и куячные». Начался штурм. Целый день от зари до заката продолжался бой из-за стены. Китайцы вырубили в ней три звена, сверху до земли и пошли на приступ. «Не жгите и не рубите казаков! – кричал князь Исеней, – берите их живыми!» Толмачи перевели русским смысл этих зловещих слов. Хабаров и его казаки «облоклись в куяки» и готовились к смерти: помолились и стали прощаться друг с другом, говоря: «Умрем мы, братцы казаки, за веру крещеную и постоим за дом Спаса и Пречистые и Николы чудотворца и порадеем мы, казаки, Государю Царю, и помрем мы, казаки, все за один человек против Государева недруга! Живы мы, казаки, в руки им, богдойским людям не дадимся!» Китайцы, между тем, уже лезли в пролом. Казаки подкатили к пролому пушку и начали стрелять по наступающему неприятелю; одновременно сверху, из города, били из других пушек и ружей. Китайцы, не выдержав пальбы, отшатнулись прочь от пролома. Этим воспользовались казаки и сделали вылазку. Оставив в городе 50 человек, остальные в куяках бросились на врагов, отбили у них две пушки и побили много народа. Китайское войско дрогнуло и обратилось в бегство. Разгром китайцев был полный; по подсчету казаков, было убито «наповал», будто бы 676 человек, а «казачьей силы» легло всего 8 человек, да переранено было на драке 76 человек, да и те скоро поправились. В руках у казаков остались в виде трофеев, 2 пушки, 8 знамен, 17 ружей скорострельных и весь обоз: 830 лошадей и хлебные запасы. Казаки сами не верили действительности происшедшего. «Божиею милостию, – говорили они, – показалась китайцам сила наша несчетною» и они склонны были объяснять свой неожиданный успех чудом. Пленники были подвергнуты пытке. Среди них оказался уроженец южного Китая, составлявшего независимое в то время от северного Китая государство, жителей которого (собственно китайцев) русские отличали от властвовавших на севере маньчжуров (богдойских людей). Он сообщил про богатство своей родины, в которой родится золото, серебро и каменье дорогое, шелки разные, а в реках находят в раковинах жемчуг, и процветает промышленность: из шелков делают камки, атласы и бархаты, а также сеют хлопчатую бумагу и делают из нее кумачи.

После отступления китайцев из-под Ачанского городка, наступило затишье; ни один инородец не показывался на глаза. Тем не менее Хабаров сознавал опасность своего положения. «Не знаем, где мы зазимуемся, – писал он в Якутск, – а в Даурской земле сесть нигде не смеем, потому что тут Китайская земля близко, и войско приходит на нас большое, с огненным оружьем… А с такими малочисленными людьми Китайской землей овладеть невозможно, потому что та земля многолюдна, и бой у них огненный.» 22 апреля 1652 года он, поэтому, оснастя свои суда, поплыл в обратный путь, вверх. Накануне Троицына дня он сплылся с ехавшим в поисках его вниз по Амуру Терентием Ермиловым.

Отпустив Нагибу, Ермилов переждал десять дней, после того, как прошел лед, чтоб поспели оставленные им на волоку запасы и поплыл вслед за Нагибою. По пути он подсмотрел многолюдный улус, тайным обычаем ночью произвел на него нападение и нахватал пленных. Среди них оказались жена и дети местного князя Тоенчи; последний приехал к нему со всеми людьми и «честно поклонился» Государеву Величествку, присягнул по своей вере и обязался платить ясак, а для начала принес 32 соболя. С момента встречи с Хабаровым оба отряда объединились и стали действовать сообща.

Ермилов был озабочен судьбой посланного вперед Нагибы, и первым делом осведомился о нем у Хабарова. Тот ответил: «Я и мое войско тех служилых людей не видали, они расплылись с нами; только туземцы сказывали нам, что плывут-де казаки сверху к вам. Мы с ними расплылись где-нибудь около Сунгари, а грамотку их нашли повыше устья Сунгари». Ермолин и его товарищи стали было проситься отпустить их на низ, на поиски Нагибы, но Хабаров резко им в том отказал: «То дело на мне Государь положил, а не на вас!» Он имел, впрочем, на то свои основания, так как от туземцев были получены сведения, что на устье Сунгари стоит войско великое, вся земля в скопе, и китайцы вместе с ними, всего народу, будто тысяч с шесть. Захваченный русскими лазутчик с пытки повинился: «Вас тут ждали, рассчитывали: как-де поплывут казаки сверху или снизу, и мы-де их приманим к берегу, да тут-де их побьем; и сверху казаков не дождались, а вы на место прибежали на парусах, и меня за вами послали наблюдать, потому что соображали так: станут-де они зимовать и город поставят, и мы-де соберем войска, тысяч десять и больше, и их давом задавим». Сколько его ни пытали,