– Зачем ты оставил свою сестру тут одну? – упрекнула я. – Привел бы ее наверх, разбудил бы меня!

– Тут я ее не оставлял, – мрачно ответил Арт. – И она мне – племянница. Держи! Пошли наверх, Елка. Вечно ты…

Он сунул мне чуть теплый пакет, а племянницу взял на руки.

В пакете оказались два пирожка.

– Спасибо, – сказала я, больше ничего не спросив. Почувствовала: лучше его сейчас не трогать.

Мы вновь стали подниматься по лестнице. Пирожки пахли на весь маяк – и, видимо, были с мясом.

– Я тоже хочу пирожок! – заявила Елка.

– Не придумывай, ты ела, – устало ответил Арт.

– Да ладно, я поделюсь! – миролюбиво предложила я.

– Спасибо, – сказал он и, словно оправдываясь, продолжил: – Мать на работе, а она… сбежала за мной опять.

– Она что, сама сюда пришла? – изумилась я. – И не побоялась? Вы тут рядом живете?

– Ну… д-да.

Арт явно чего-то недоговаривал.

Мы поднялись в маячную комнату, уселись втроем на кровати, и мы с Елкой занялись пирожками.

– Ее мама работает ночью? А кем? – спросила я.

– Моя мама. Ее бабушка. А ее мама – моя сестра – умотала на материк.

– Как… почему?

– Потому что тут нечего ловить, вот почему, – тяжело вздохнул Арт.

Не скажу, что я совсем ничего не понимала. Про маму Никитки у нас тоже ходили слухи, что она сбежала на Центральный остров вместе с рабочими, которые строили мэру дом. Потому что там – тут – жизнь лучше. Но получается, и отсюда точно так же убегают, и так же могут бросить ребенка? Это не укладывалось у меня в голове.

– Давно она тут? – спросил Арт про Елку.

– Наверное, минут… двадцать. Может, больше. Мне приснилось, что кто-то плачет. А проснулась – и нашла ее внизу, в темноте. Она сказала, что ты не разрешаешь свет включать, а то ее искины заберут, – хихикнула я.

– Что ты смеешься? Искины забирают умных детей. Потом втыкают им мыслешунт и делают из них дебилов. У соседей девочку забрали. Мою одноклассницу. Линкку.

– Линкку? А у нее, случайно, не каштановые волосы?

– Я не разбираюсь в цвете волос. Ты знаешь Линкку?

– Как это не разбираешься, ты же художник!

– С чего ты решила? – удивился Арт. – А, по нику? Так это от музыки. Арт-рок. Я играю, а не рисую.

Тут настала моя очередь удивляться – много чем у.

– А руки у тебя в краске…

– Да, я раздолбай, – согласился он. – Но это же краска для каллиграффити. Ты же тоже пишешь каллиграффити, раз в Трущобах живешь. Только я так и не понял – у нас на Западном или на Южном… Так, стой!

Он вдруг испугался и вскочил.

– Что ты мне мозги пудришь? Ты в Холмах живешь? Откуда ты знаешь Линкку? И не знаешь про каллиграффити!

Елка от страха забилась с ногами на кровать. Видимо, ей не нравилось, что дядя так кричит.

– Да подожди ты, что ты! Не живу я в Холмах, и, может, это вообще другая Линкка!

– За дурака меня держишь? Какая – другая? Не может быть другой Линкки, другого Арта, другой Елки, другой… какой у тебя ник?

– Я не знаю, что означает слово «ник», а мое имя – Аня Пчелкина! – в ответ крикнула я. – И что ты на меня орешь!

Арт моментально успокоился.

– Подожди… какая Пчелкина? Это что… как же это называется, блин… Вспомнил! Фамилия! Фамилия же, да? Как, например, Ричи Блэкмор, да? Имя и фамилия. Так ты с материка, что ли?

– Со Светлоярска, – буркнула я.

Я уже поняла, что Трущобы – это не наш остров, но, если все скрывать, мы вообще запутаемся.

– Это маленький островок? Он разве обитаемый? – оторопел Арт.

– Дожили… Конечно, обитаемый!

– А я слышал, там развалины… – пробормотал он.

– Развалин – навалом. Но при этом там живет почти тысяча человек.

Арт встал и – в темноте я плохо видела – то ли воздел руки к потолку, то ли еще как-то изобразил полное недоумение.

– Никому нельзя верить на этом долбаном острове, – пробормотал он. И вдруг спохватился: – Елка! Тебе спать давно пора. Пойдем домой.

– Не хочу-у, – захныкала Елка. – Я хочу здесь.

– Я кому ска…

– Слушай, куда ты ее потащишь среди ночи? Пусть тут спит, а утром заберешь. Я за ней послежу. Я умею с маленькими. Елка, отпустишь дядю домой?

– Да! – радостно заявила Елка и тут же улеглась.

– Нормально… – опешил Арт. – Ты сама где спать будешь? Вы вдвоем тут не поместитесь!

…Но Елка уже сопела. Я нащупала в ногах кровати одеяло и накрыла ее.

– Ну… я как-нибудь…

– Понял. Ладно, пошли тогда вниз, болтать. Одних я вас тут все равно не оставлю. Расскажешь про свой Светлоярск.

– А она не испугается, когда проснется?

– Не проснется. Если вырубилась – теперь до утра.

Оставив спящую девочку, мы тихо спустились на первый этаж. И только сейчас я вспомнила: ведь Арт, уходя, защелкнул дверь на замок. А когда пришел – открыл его.

И если он говорит правду, что не приводил сюда Елку, – а зачем ему врать? – получается, она как-то попала в запертый маяк.

Лес

Натка рисовала качели.

Неизвестно почему с утра ей так захотелось качаться – да повыше, побыстрее, чтоб дух захватило, – что она вынырнула из мешка и, не дожидаясь, пока кто-нибудь еще проснется, чуть не слетела с лестницы и кинулась к мольбертам. Она сама не понимала, откуда вдруг возникло такое желание, – то ли насмотрелась на болтающуюся каждый день в ветвях огромного дерева мелюзгу, то ли из-за того, что Виталик с Ириной Андреевной добрались вчера до верхушки самого высокого ильма. Так назывались деревья с широкими шершавыми листьями – ильмы. Тетя сказала: для того, чтобы привыкать к высоте. Но, по мнению Натки, Виталик и так ни капельки не боится высоты, не то что она. И качели Натка никогда особенно не любила. Но сегодня…

Два мольберта – ее и Женька – стояли внизу, возле одного из окон. Дом потихоньку расширялся – каждую ночь он вырастал еще на чуть-чуть, вот и появилось место для рисования. Причем увеличивался только нижний зал, наверху они по-прежнему спали впритык друг к другу. Но это никому не мешало, днем они мало бывали наверху, всегда находились какие-то дела: сходить на рыбалку или принести воды, нагреть, постирать, собрать хворост, помочь с обедом, поиграть с мелкими… Даже учиться они еще толком не начали – некогда. Разве что порисовать вчера удалось.