В самом деле: надо бы раскопать это письмо, и жаль, чтонельзя показать его Лизе; там о ней несколько страниц – душераздирающих…Впрочем, вряд ли это изменило бы главное: ту вражду и надлом, туненавистническую ее привязанность к нему, которые на фоне его несокрушимойбезнадежной любви пылают только ярче и больнее.

* * *

В начале ее болезни мне хотелось разобраться в причинах, вистоках несчастья. Да, смерть единственного, пусть и больного ребенка, конечно,может повлиять на психику женщины. Однако в тот раз она довольно быстро пошлана поправку, и весь фон болезни был так понятен по-человечески. Выздоравливая,волновалась: как там Петя один, что будет с их знаменитым номером, стремиласьскорее вернуться… И когда он приехал ее забирать в тот первый раз, она была вабсолютном порядке. Так и влетела в его раскрытые объятия, а он, сжимая ее,как-то странно ощупывая ее плечи и спину, воскликнул:

– Точно! Как я все точно наизусть сосканировал! Лиза,ты увидишь, что я сделал – это гениально!

А через полгода я оказался у них в Праге; приехал всентябре, как раз на день его рождения.

Однажды я спросил его:

– Почему – Прага?

Он посмотрел на меня с недоумением: мол, как же можно непонимать таких очевидных вещей? Сказал:

– Потому что Прага – самый грандиозный в мире кукольныйтеатр. Здесь по три привидения на каждый дом. Один только серебряный нос ТихоБраге чего стоит.

– Или всерекламный Голем? – подхватил я.

– Голема не тронь, – возразил он. – Голем –чистая правда… Но главное: ты обратил внимание, что дома здесь выстроены попринципу расставленной ширмы, многоплоскостной? Каждая плоскость – фасад дома,только цвет иной и другие куклы развешаны. И все готово к началу действия вожидании Кукольника…

Незадолго до моего приезда они перебрались в своесимпатичное, хотя и несуразное жилье на Малой Стране, прямо под Градчанами, наулице Вальдштейнской – напротив станции метро «Малостранская».

Это были две комнаты на первом этаже очень старого, милого инеухоженного дома. Дверь выходила прямо в общий двор – прямоугольный, ладный,уютно-сельский, замощенный сланцевой щебенкой, сквозь которую весной и летомпробивалась острая зеленая трава. Петька уверял, что исстари в зданииразмещались дворцовые конюшни. Впрочем, как и полагается истинно пражскомудому, этот имел над деревянными воротами свой знак: расписанный медальон, гдетонконогий барашек – отрешенный агнец с человеческим лицом, – подвернувтонкую ножку, лежал посреди лужка. Потому и дом назывался «У чернехо беранка».Петька предлагал сравнить их «портреты» и убедиться в чрезвычайном сходстве«хозяина и жильца». И если вглядеться, приходилось признать, что кое-какоесходство – в отрешенных глазах и мосластых скулах – имеется.

И сама квартира была забавной. Одна из комнат, оченьбольшая, служила им и кухней, и столовой, и мастерской: просторное, чуть не вовсю стену, окно-дверь выходило в их персональный – узкой ленточкой – дворик,прямо на монастырскую стену буро-красного кирпича, охваченную той осеньюпунцовым гофрированным плющом, цветом в точности повторяющим волосы Лизы. Из-заэтого двойного пожара – по обеим сторонам забранного решеткой окна – скуднообставленная беленая комната с развешанной по стенам армией кукол выгляделанарядно, голосисто и весело…

Вот только в хозяевах я не чувствовал никакого веселья.

Это было весьма странное застолье. Из подвала неизвестнокакого замка Петька извлек старый циклопический – как взлетно-посадочная полоса– деревянный стол. Он занимал едва ли не половину мастерской и был почтицеликом завален инструментами и материалами для работы, коробками с частямикукол, заготовками…

Для праздничного застолья была расчищена на нем небольшаяполяна, вокруг которой сгрудились мы трое, а также – тут я пытаюсь подобратьправильные слова – этот андроид: гениально сработанная им, очаровательная,ужасная кукла Эллис, копия Лизы. Копия точная до оторопи; настолько точная, чтоделалось страшно.

Вероятно, я должен сначала описать тот, старый их номер,который покорял всех, едва на сцену выходил Петька с большим ящиком на спине.Он сгружал его на пол, торжественно снимал крышку и вынимал негнущуюся Лизу. Таиграла куклу, и играла удивительно: глядя на застывшую улыбку, неподвижныеглаза и прямые, как палки, руки и ноги, невозможно было поверить, что это –теплое, очень гибкое женское тело…

Далее начиналось: Петька пытался с «куклой» танцевать, тападала – валилась на бок, оставаясь прямой, как трость; он подхватывал ее впоследнюю секунду и крутил, и «случайно» ронял на голову, и носил, как бревно,под мышкой… – там был целый каскад остроумных мизансцен…Наконец, прислонивЛизу к стенке, он пускался в шаманский танец вокруг нее, пытаясь «расколдовать»куклу: по очереди вытаскивал из коробки несколько своих созданий – причудливых,мгновенно оживающих, едва он брался за вагу или продевал руку в балахон, –и те приглашали новую куклу очнуться, растаять, тоже начать жить… Марионеткивзбирались к ней на плечи, совершая невероятные трюки, на которые он такоймастер…

В общем, это был ослепительный каскадный номер, в концекоторого «кукла Лиза» вдруг «оживала» под изумленные аплодисменты: видимо,изрядная часть публики до конца не была уверена, что та – живая актриса. Итогда… вступали первые аккорды «Минорного свинга» Джанго Рейнхардта, и Петька сЛизой танцевали тот завораживающий, поставленный им самим,пленительно-эротичный танец – нечто среднее между танго, ламбадой и чем-тоеще, – который приводил публику в исступление.

Они танцевали не просто изумительно чисто, не простофилигранно-отточенно. Их танец имел грандиозный успех потому, что зритель острочувствовал в нем ту потаенную интимную синхронность, ту отзывчивость движенийдвоих, которую невозможно достичь никакими репетициями и которая возникает лишьу многолетней пары.

Но тогда, – думаю я, – как же он достиг подобнойсинхронности с Эллис, с бездушной куклой? И не к этой ли изощреннойотзывчивости партнеров в «танце-перевертыше» ревновала его, так страшно страдая,Лиза?

Словом, это был номер высокого класса, который, кстати, ихприлично кормил.

Они постоянно выступали, Петька даже ушел из театра, изкоторого, впрочем, давно порывался уйти: у них гастроли были расписаны на тригода вперед. Забеременев, Лиза утягивалась и продолжала выступать, и выступалачуть ли не до самых родов… Ну а потом им стало не до выступлений.

Моя незабвенная бабуся слов на ветер не бросала никогда.

И пока я лечил Лизу в клинике «Кфар-Шауль», Петька метался,как безумный, в поисках кого-то, кто мог заменить ее на сцене.

Ничего не выходило: номер был сделан для Лизы и на Лизу, наее миниатюрный рост и нереально малый вес. Девочки-подростки из детскихтанцевальных ансамблей, куда он немедленно кинулся, справиться с ролью немогли; среди взрослых артисток таких, кто поместился бы в коробку, просто небыло…