Начинают-то вообще с пневмококков. Ну и по мере набора опыта возрастает опасность агента. Там ведь прибамбасов вроде перчаточного изолирующего бокса или костюма нет. Ватно-марлевая повязка, противочумный халат, тапочки, перчатки, шапочка. Все! Все остальное построено на овладении навыками безаварийной работы. Уронил каплю мимо салфетки – это авария. Можно и в медицинский изолятор угодить. В инфекционном виварии, на противочумном сленге – заразке, к этому добавляются резиновые сапоги, прорезиненный фартук, косынка, повязываемая по-староверчески, очки или щиток. При выходе из заразки все это последовательно снимают, как бы закатывая внутрь, и отправляют на дезинфекцию. Вот так в течение шести месяцев формируются динамические стереотипы, позволяющие впоследствии работать в любых условиях на эпидемических вспышках и в экспедициях без аварий, угрожающих жизни. За каждой группой из пяти-семи курсантов закреплен инструктор. Он прохаживается за спинами своих курсантов и вначале мягко, а потом все жестче указывает на ошибки. Полномочия у него большие. В конце курсов именно он пишет характеристику на каждого из своих курсантов и отвечает за допуск к работе высокой опасности психологически негодного для такой работы человека.

Конечно, бывает и психологическая несовместимость курсанта и инструктора. У нас на курсе так и случилось. Невзлюбила инструктор одного курсанта и начала доставать его на каждом шагу. Подвела базу из замечаний и уже напрямую начала говорить, что положительного заключения о пригодности не будет и вообще пора отчислять с курсов, зря время не тратить. Парень стоически терпел все эти издевательства, пока ситуация не перезрела. Когда терпение лопнуло, да и терять уже стало нечего, он пошел на самое жесткое и при этом остроумное решение. Стандартный технический прием при работе с инфекционным материалом, позволяющий избежать путаницы, независимо от того, инфицирован уже материал или нет, заключается в том, что слева от себя исследователь группирует еще не инфицированные пробирки, чашки Петри, любые другие емкости, а после инфицирования каждая емкость ставится только вправо. Это правило курсант и использовал. Тщательно простерилизовав петлю, он имитировал нанесение материала на агар в чашке Петри. Там такие штрихи на агаре остаются. Сделал надпись на чашке как на инфицированной, но с тайной пометкой, и поставил ее справа, хоть и чуть в стороне. Долго ждать не пришлось. Инструктор подошла с очередной нотацией. Он возразил. И тут началось. Пыль до потолка. Хладнокровно дождавшись, когда скандалом заинтересовались все, с возгласом: «Ах так?! Вы меня довели, лучше не жить», он схватил подготовленную чашку, открыл ее и, сорвав с лица маску, лизнул агар.

Вот это была, что называется, немая сцена. Работали мы уже с чумным микробом, и, хотя были вакцинированы, да и антибиотикотерапия при чуме достаточно эффективна, высокая инфицирующая доза может пробить все. В общем, разразился скандал, собралась режимная комиссия института, состоящая из лучших специалистов и принимающая решение во всех аварийных ситуациях. Конфликт вылился наружу, а курсант признался, что чашка была чистой. Оба были оставлены с испытательным сроком, но курсанта перевели к другому инструктору. На этом проблема была исчерпана, но через неделю разразилась другая, прямо противоположная.

Была у нас в одной из подгрупп молодая и весьма симпатичная инструктор. Ну и мы все молодые и красивые. Результат объяснять не надо, возникло «большое и светлое чувство» с одним из курсантов. Вот только пойти с этим чувством некуда. Он в общежитии, где в комнате по четыре-пять человек, у нее дома семья. В гостиницу в те времена не попадешь, снять квартиру деньги не позволяют. В общем, полная безнадега. Но ребята тоже были остроумные, да и пример показан. Они его модифицировали следующим образом. Курсант выбрал чашку с конденсатом (их положено отбраковывать), заштриховал ее чистой петлей, маркировал и поставил направо. Подозвал инструктора и задал какой-то технический вопрос, показывая чашку на просвет, держа вертикально, после чего передал ее для рассмотрения. Конденсат стек по стеклу и, поскольку чашки Петри не герметичны, увлажнил их перчатки. «Авария» была вовремя обнаружена и локализована, а дальше все как положено. Собралась режимная комиссия и, рассмотрев обстоятельства, оценила их как не имеющие эпидемиологических последствий, но требующие обсервации на период инкубационного периода. При чуме это максимум шесть дней. Вот на шесть дней их и упрятали. Если учесть, что, в отличие от милого заведения, где мы сейчас находимся, в изоляторах противочумных станций нет гермодверей, и уж тем более никто не запирает их на ночь, а персонал, если нет ничего экстраординарного, уходит домой в три часа, пациенты были предоставлены друг другу. Ну и, наконец, мы исправно снабжали их горячительным. Так что симпатия быстро переросла в нечто большее.

– Ладно, ладно. Не намекай. Когда станет ясно, что опасность миновала, я тебя тоже разблокирую, – улыбнулся Барменталь.

– Мерси боку. Знаю я вас. Ясно станет на двадцать первый день. Тогда я и сам уже выйду.

– Ну а как ты хотел? Авария серьезная. А сестрички тебе в рот смотрят, согласятся сразу и на все. Тем более ты здесь уже поорудовал своей штукой. Наслышан.

– Господи, вот деревня. Ничего не спрячешь. Ну что ж, как говорится, без нужды не вынимай, без славы не вкладывай.

– Ладно, замнем для ясности и сделаем перерыв. К тебе сейчас со шприцем придут и обед на закуску принесут, а я пойду покомандую маленько. Ты своим-то звони про комплемент. Сейчас все быстренько сладим.

Барменталь ушел. Через несколько минут брякнул телефон.

Подсоединили. Можно звонить. Алексей дозвонился до сотрудницы, которая занималась в лаборатории этими вопросами, и попросил подготовить все к анализу. Пока все обговорил, уже и девушка со шприцем тут как тут. Новенькая. Глазки лучистые. А больше ничего и не видно, да и не нужно. Чего зря нервничать. Кровь взяла аккуратно – видно, рука легкая. Передала шприц в коридор, принесла обед. Ну посиди хоть, поговори. Для аппетита. А то без женщин, хотя бы вприглядку, такая еда в рот не полезет. Нельзя? А через нельзя? Все равно нельзя? Да я и сам знаю. Придется есть без аппетита.

Ну вот, поели, можно и поспать. По расписанию – мертвый час. Надо же такое название придумать. Как раз для госпиталя выражение.

Однако не спалось и не читалось. Чтобы отвлечься, Алексей начал вспоминать ночной сон, и перед глазами явственно встал Байкал, легендарный даже для него, прожившего полжизни рядом, видевшего во всей красоте и грозности. Ледяная зимняя пустыня. Уходящие вдаль, а иногда и в полынью редкие машины рыбаков. Знающие люди ездят зимой по Байкалу с открытыми дверьми, потому что часто полынью можно заметить лишь за несколько десятков метров перед машиной, когда затормозить на гладком льду уже невозможно. Открыть двери в провалившейся под воду машине нереально, поэтому рыбаки предпочитают мерзнуть, но двери не закрывать. Но это когда рыбалку разрешают. А когда нет – тут вообще чудеса. Кто как приспосабливается, даже в белых маскхалатах рыбачат. Но Малое море на Байкале, а это наиболее уловистое место между островом Ольхон и материком, действительно не очень большое, и от рыбоохраны уйти трудно. Правда, Алексей с товарищем несколько лет пользовались удачным приемом. Они заезжали поездом с другой стороны Байкала и на специальных, сделанных по собственным чертежам коньках, раза в полтора длиннее норвежек, за пять-шесть часов, не особенно напрягаясь, добегали до Ольхона с внешней стороны. Здесь не бывало рыбаков, поскольку ни пешком, ни на автомобиле сюда не добраться, а рыбы мало – соответственно, не было и рыбнадзора. Но найти уловистое место все же можно. Натаскав через лунку по мешку рыбы и загрузив на санки с узким полозом, они возвращались. Сев ночью на поезд, утром они уже угощали друзей расколоткой – сырой замороженной рыбой, разбитой чем-нибудь тяжелым. С солью и пивом это вкусно. Очень вкусно.