«Машкерад» окончился катастрофически — далеко уйти от Звенигорода не дали. Черкасы преследовали неутомимо и злобно, с каждым часом увеличиваясь в числе. А вот отряд «светлейшего» уменьшался с любой пройденной верстой, а их было полсотни. Убитых и раненых гвардейцев просто бросали на дороге, оставляя на милость царевича. А вот драгуны его собственного лейб-регимента, которых он лично отбирал в полк, просто разбежались. Причем многие перешли на сторону царевича.

Позицию для последнего боя выбрали удачно — слева речка с топкими берегами, сзади и справа болото, спереди кочковатый заливной луг, а на вытянутом бугре большая роща. Отбили атаку черкас, и те отошли, окружив его уже небольшой отряд. Да разожгли костры, от которых сейчас ветерок доносил запах сваренного кулеша с салом — видимо котлы и крупу взяли в ближней деревне. И этот раздражающий ноздри аромат делал гвардейцев угрюмыми, они молча грузли последние сухари, и молча пили воду, что пахла тиной и лягушками. Да курили трубки, охотно делясь табаком — осталось в строю всего две сотни смертельно уставших преображенцев, да семь десятков драгун, что остались верными присяге.

— Эй, гвардейцы! Я бригадир Шидловский — жить вам осталось до рассвета, утром ко мне подойдут пушки, и до полудня я вас в болоте всех утоплю, как худых щенят!

На громкий крик раздался одиночный ружейный выстрел, на стрелка тут же зашикали — в сумках осталось по десятку бумажных патронов, их следовало всячески беречь. На полчаса боя хватит, а там придется уповать только на граненый штык.

— Эй, Александр Данилыч! Ты жив, али как?! Ответь, или не боишься?! Я ведь видел, как ты служивых в рощу уводил!

— Да чего мне тебя бояться, Федор Владимирович?! Хочешь — на шпагу выйду, и сразимся один на один?! Закроем старые счеты?!

Чего-чего, а от драки, которую иноземцы благородной дуэлью называют, Меншиков никогда не отказывался. Но только в бою, никаких поединков царь Петр не допускал — мог на плаху бросить как победителя, так и проигравшего, чему примеров много было.

Но тут Александр Данилович уловил иное — с ним хотят вести переговоры, иначе бы матом покрыли, да руганью забористой. Ибо какая же драка, если перед ней хорошо не полаяться?!

— Хорошо, я иду! На середине луга встретимся, тут кочек уйма, конь ноги сломает. Вели своим не стрелять!

— Хорошо, — Меншиков повернулся к преображенцам, что напряженно всматривались в ночной сумрак. — Не стрелять, пока я не крикну! Но думаю, сего не будет! Ждите!

Чертыхаясь и злословя, осторожно ступая между виднеющимися кочками, фельдмаршал направился вперед, видя впереди силуэт подходившего казака. Остановились ровно посередине, не дойдя друг до друга несколько шагов, цепко держа ладони на эфесах.

— Мыслю, на помощь Репнина надеешься, Данилыч?! К которому гонцов своих отправил за сикурсом.

Бригадир Шидловский усмехнулся, длинные казацкие усы качнулись. Меншиков тут же напрягся — именно на подмогу он и рассчитывал, отправив разными тропами сразу трех верховых.

— Так он с корпусом своим в сорока верстах на бивак встал, кофий ему варят. А твоих двух верховых мы поймали, к Ромодановскому отвезут, если с тобой сейчас не договоримся.

Меншиков постарался сдержать ликующий выдох, все же один прорвался, и через несколько часов Аникита снимется с лагеря, или отправит на помощь драгун. Но тут его огорошили следующие слова атамана:

— А третий офицер рубиться задумал, вот мои казаки и нашинковали его пластами как свеженину! Зря он сие удумал!

— Зря, — глухо отозвался Меншиков — подпоручик был его доверенным, и потеря была совсем некстати.

— Отдай мне Шереметева и других генералов, Данилыч. Выбора у тебя нет — если их порешишь, то сам смерть лютую встретишь. А отдашь их мне, я тебя со всем отрядом отпущу к Репнину на соединение!

— Царевич боится, что без руководства войска остались…

— Наш богом избранный царь ничего не боится, Данилыч, ибо дело его праведное и народ за ним — недаром все твои лейб-драгуны от тебя же и сбежали. А неделька пройдет, так с вами гвардия токмо одна и останется. А на нее тьфу — раздавим походя! А генералов прорва — на нашу службу свейские генералы перешли все, их по полкам распределили, чтоб стрелецким полковникам советы давали верные. Войск у нас больше вашего вдвое, и еще сикурсом идут многие. Пушек и пороха хватает, как хлеба и припасов всяческих — а вы свою округу разорили, в Петербурге голод.

Меншиков окаменел — дела обстояли именно так, как спокойно говорил ему казак, полностью уверенный в конечной победе. И это напугало «светлейшего» — в который раз в голове появилась мысль, что его «мин херц» проиграл в противостоянии с сыном еще до генеральной баталии — слишком многие ненавидели царя Петра, и сейчас его противники получили знамя, вокруг которого и сплотились. Патриарх с церковью анафеме предали Петра, а такое проклятие на всех сторонников перейдет, и их будет ожидать истребление, причем семьи не пожалеют.

Александр Данилович прикинул — конечно, выпускать генералов с Шереметевым из плена очень не хотелось, но своя жизнь намного дороже, перережь он им всем горло собственной рукою. Но все его существо яростно протестовало против такого ультиматума, он предпочел бы, чтобы с ним иначе договаривались, привычно, что ли.

— А тебе в чем корысть, атаман, что так печешься?

— Генеральский чин обещан! Да награда мне и казакам — десять тысяч рублей за живого фельдмаршала, и по тысяче за каждого генерала. Червонными! Но ежели ты их уже убил, то разговор городить дальше нечего…

— Да живы они, связанных комары сейчас едят, кровососы проклятые, — Меншиков хлопнул комара, что уселся на его щеку. Быстро произвел подсчеты и решил выложить свои доводы.

— Неплохо, и генералом стать, и восемнадцать тысяч рублей золотишком получить! Но ежели бы я их в плен в Звенигороде не взял, досюда не довел, то и тебе, Федор Владимирович награды бы не было. Так что как не крути, но то моя награда, пусть не полностью, но две трети точно!

От слов «светлейшего» атаман подскочил на месте, и сколько не заговорил, а зашипел рассерженно:

— Креста на тебе нет! Тебя ведь живого с гвардейцами отпущу, а ты с меня же денег за это требуешь?!

— А как иначе — я ведь тоже трудился, шкурой своей рисковал. Да и заметь — живыми всех взял, никто не изувечен. Ладно, если по справедливости, то половина награды моя, а половина твоя — и отдам всех людей царевича.

— По рукам, — неожиданно быстро произнес Шидловский, и, шагнув вперед,