платье. Отец не спеша приближался к Одеянию, озарял его факелом и во тьме журча растекались во все стороны исторгнутые светом радужные лучи. Затаенно сиял у ворота Большой лиловый аметист, зеленовато лучились изумруды, украшавшие платье по всей длине, лазурно переливались между изумрудами сапфиры, а по бокам каждого камня парно сидели жемчужины. Затканное золотом платье изливалось светом, и, льдисто поблескивая, хрустко перетираясь, крошились мириады золотистых песчинок. На отделанном эмалью кушаке лежал перстень, и зловеще сверкал на нем осажденный, охваченный золотом бриллиант.

Закрепив факел на стене, скрестив руки на груди, отец то расхаживал по комнате, то застывал над платьем. Пламя колыхалось, извивались в воздухе багровые змеи, лишь Большой аметист сиял затаенным лиловым светом. Задумчиво взирал отец на Одеяние. Временами поднимал глаза на факел и, прищурясь, спокойно смотрел на всклокоченное, беззвучно замиравшее пламя. Долго стоял, отвернувшись от тахты, потом медленно поворачивался и, нагнувшись к Одеянию, нежно касался ладонью Большого аметиста, остальные камни озирал странным взглядом, и было в нем все — гнев, жалость, презрение… И камни меркли, теряли дерзостный, самоуверенный блеск, и лишь Большой аметист ощущал тепло мозолистой ладони.

Отец поднимался в башню один раз в год — в один из дней поздней весны.

ПЕСТРЫЙ РАССКАЗ

Они появились в Высоком селении на заре. Появились в крытой красно-желтой арбе, и хромой работник, поднявши лицо от рваного полотенца, так и замер от радости. Они поднимались по склону, гремя трещотками, позванивая бубенчиками и колокольчиками; колокольцами увешаны были и рога ярко раскрашенных быков, и крестьяне следили с высоты как текла к ним снизу, петляя по склону, пестрая звенящая река с плывшим над ней навесом арбы, на котором во весь рот улыбались намалеванные лица. Неуемно рокотал барабан, будто гулко стучало сердце изнемогшей арбы, и неуемно переливался волной на ветру пестрый шелковый флажок. Когда арба, одолев подъем, выбралась на плато, худенький парнишка вскочил на одного из двух быков, а другого легонько ударил красной палкой. Мышеглазый человек в полосатом, с густо набеленным лицом, в остроконечном колпаке, задумчиво наигрывал на диковинной медной свирели, вкось приставленной ко рту, а краснощекий квадратный исполин, простодушно улыбаясь, беззлобно ударял шишкастой палочкой по зажатому в ногах большому пестрому барабану и не очень усердствовал, поскольку на его шапке, плотно облегавшей голову, стояла прекрасная полуобнаженная женщина с ослепительно белыми ногами и била в бубен, позвякивая бубенчиками. Приехали потешники!

Лениво позевывая, во двор вышел Гвегве — с помятым лицом, подпухшими веками, завидел арбу и разинул рот И, стиснув губы, уставился на нещадно белоногую женщину, весь ушел в созерцание, а рука его бережно держала надкушенную грушу… И хромой работник оцепенело придерживал наброшенное на кисти полотенце…

Юный клоун уперся в хребтину быка руками, налил их силой и, напрягаясь, приподнял себя, а когда сделал стойку, вытянул голову между рук и оглядел окрестности.

— Да, похоже, не собрали еще виноград.

— А я что говорил, — злобно буркнул потешник в остроконечном колпаке. — Горы тут, горы… — и опять приставил к губам неведомый инструмент.

— Ничего, — заметила женщина, стоявшая на голове квадратного человека, и опасно качнулась, но удержалась, резко взмахнув рукой, улыбнулась глазевшим на нее людям, цедя сквозь улыбку: — Выберут время.

— Бросят свои виноградники, да?.. — остроколпачный клоун на миг оторвал от губ инструмент.

А квадратный клоун, боясь шевельнуть женщину на голове, тихо размеренно, едва слышно промолвил:

— Давайте вечером дадим представление.

— Верно, Бемпи, — весело откликнулась женщина сверху и ласково погладила его ступней по голове. — Как я рада, что у меня сильный и умный муж.

Бемпи покраснел и нежно ударил по барабану, но и от этого легкого звука Бибо вздрогнул, очнулся и метнул взгляд на крестьян, но кому сейчас было до него: пялились на женщину, даже одноглазый, даже он! «Ишь выпучились! — обозлился Бибо. — Убить вас всех мало…» — и снова прилепился глазами к женщине.

А Гвегве, стиснув кулаки, до боли в бровях раскрыв глаза, раздув ноздри, смотрел на белые ноги и не чувствовал, как беспечно прогуливалась по его лицу большая зеленая муха.

Крестьяне увязались за арбой, и, когда все выбрались на окраину селения, женщина легко спрыгнула на арбу, плавно, упоенно провела тылом кисти по ниспадающим волосам, опустила веки и, что-то припоминая, как бы исчезла, растаяла прямо на виду у глазевших на нее людей, но быстро очнулась, помотала головой и, низко пригнувшись, скрылась за пологом. Человек с размалеванным лицом соскочил наземь, радушно распростер руки и сказал:

— Приветствуем вас! Мы поднялись к вам в горы — и вас потешить, и себя повеселить! Позвольте представить — самый молодой из нас, клоун Чипо!

И тот, неожиданно высоко подпрыгнув, разбежался, сделал кряду три стойки на руках, снова высоко подпрыгнул и, перекувырнувшись в воздухе, стал перед крестьянами, раскинув руки, а квадратный исполин на арбе гулко ударил в пестрый барабан.

— Главный среди нас — прославленный силач и барабанщик Бемпи, — продолжал человек в высоком колпаке, указывая на исполина вывернутой к небу ладонью. Великан приставил к ноге свою шишкастую палочку, неторопливо закатал рукава и, по очереди сгибая руки, показал обступившим их людям взбугрившиеся мускулы.

— И его пленительная супруга Анна искусно жонглирует горящими факелами и при этом… — Человек в колпаке оглянулся на арбу и задумчиво добавил: — Может лечь на скачущего коня.

И теперь все до единого уставились на колеблемый ветерком пестрый полог, и многие даже не расслышали, как человек с размалеванным лицом обернулся и сказал, приставив палец к груди:

— И я — всезнающий, всеумеющий комедиант Зузухбайа…

* * *

— Господин мой, — старший работник поклонился, складывая ладони на животе, — слово у меня к вам, ежели не прогневаетесь… да снизойдет на вас благодать.

Они шли по тропинке — задумчиво, хмуро опустивший голову отец впереди, за ним — неровным шагом, неуверенно Бибо.

— Дозволите?

— Говори, слушаю.

— Простите, но я… не могу так, да снизойдет на вас благодать.

Отец резко обернулся к старшему работнику, и тот съежился, смешался. Растерянно озираясь, Бибо разгладил пальцами измятую в руках шапку, снова скомкал и, решительно расправив плечи, поднял на отца глаза:

— Жалко парня.

— Которого… — Отец хмуро смотрел в сторону. — Гвегве?

— Да… Гвегве, понятно… Видали бы, как глазел на треклятую бабу, разрази ее гром, бесстыжую, поедал прямо. Бог весть как мучается парень, что ему в голову лезет, жалко его… В его годы у меня два малыша в доме под ногами путались.

Отец смотрел все так же