Когда Катя из Москвы приехала в Красноярск, на вокзале она случайно встретила своего дальнего родственника Суханова — работника Онежского завода, с семьей эвакуированного туда вместе с другими рабочими производства. Он позже вспоминал, что голодная и исхудавшая Катя выпила во время разговора 13 стаканов чаю!

15 мая Катя прибыла в селение Большая Мурта, определенное ей в качестве места ссылки. Оттуда она написала три письма. Одно на завод, в котором спрашивала о возможности получения хотя бы какой-то суммы денег из причитающийся зарплаты. Второе письмо было маме, где она писала, что страшно исхудала, все время голодная, но она уже не в тюрьме и поэтому надеется, что все теперь наладится. И третье письмо было сестре Марии в Петрозаводск. Катя писала, что весна даст ей силы и она выкарабкается, главное — немного отъесться. Писала, что снова будет много работать и еще в гости их к себе пригласит.

23 мая 1943 года Катя писала сестре. "Милая сестричка! Вот и опять наслаждаюсь небом, воздухом и полной свободой. Случилось это на днях — моё возрождение. Правда, меня клонит к земле от слабости, как былинку. Буду жить и работать в районе 120 км от Красноярска. От Ики я буду получать, как и раньше, у него всё в порядке". Родственникам в Красноярске Катя рассказала, что в аппарате Берии, куда она добилась приёма перед своей высылкой, ей сообщили, будто бы с мужем всё в порядке. Хотя о его аресте давно уже знали в Москве.

Мать она тоже стремилась успокоить: "Милая мамочка! Господи, какая я сейчас бедная, голая, грязная! Мама, пишите мне чаще, ради Бога, если не хотите, чтобы я сошла с ума. Ведь я столько времени ни от кого ничего не слышала. Приезжайте ко мне на свидание, буду очень рада. Верю, что опять буду на коне, добьюсь хорошей жизни. Сейчас бы как-нибудь не сдохнуть и продержаться. Подкормиться немножко — вот главное…"

Но вскоре мать Кати получила скорбное письмо: "Здравствуйте! Привет из Сибири. Сообщаю вам, что ваша Катя 3 июля 1943 года, находясь на излечении в Муртинской больнице, умерла. Сильно не беспокойтесь, видимо, её судьба такова, и сейчас страна теряет тысячи героинь и героев. Если хотите узнать подробнее, то пишите, с приветом, Елена Васильевна Макеева". Потом Александра Степановна получила ещё одно письмо. "Ваша дочь поступила к нам в больницу 29 мая с химическим ожогом. Лечение проводилось открытым способом, т. е. был сделан каркас, который прикрывался простынёй… Иногда у неё со слезами срывался вопрос: за что? Иногда она говорила, что хочет только увидеть свою мать… Деньги, оставшиеся после нее, 450 рублей, израсходовали на могилу, похороны и крест. Остались вещи: серая юбка шерстяная, тёплая безрукавка, галоши старые. Вещи хранятся на складе больницы у кастелянши. Сама я раньше была в таком же положении, как и она, сейчас свободна, работаю медсестрой, хотя это не основная моя профессия. Т. Жукова".

В учетной карточке ссыльной было указано, что она умерла 29 июня 1943 года. На последней же странице личного дела было указано: "Прибыла в ссылку 15.05.1943 г., 22.05.1943 г. поступила в больницу. Умерла 03.07.1947 (инсульт). Реабилитирована 23.11.1964 г. военным трибуналом Московского военного округа".

В справке из ФСБ о деле Е.А. Максимовой также утверждалось, что она поступила в больницу с диагнозом "кровоизлияние в головной мозг", т. е. инсультом. Однако более вероятным кажется все-таки версия с химическим ожогом. Вряд ли бы в письмах к матери из больницы стали выдумывать какой-то экзотический химический ожог вместо банального инсульта.

Скорее можно предположить, что диагноз "инсульт" должен был замаскировать настоящую, не вполне естественную причину смерти. Химический ожог мог быть следствием либо несчастного случая, либо самоубийства.

По одной из версий, ещё в Москве, когда она работала в цехе изготовления термометров, её организм буквально пропитался ртутью. Это, кстати, в своё время отразилось и на её беременности. И вот там, в Большой Мурте, отравленный и ослабленный тюрьмой организм не справился с химическим ожогом, который Катя получила в одном из цехов военного предприятия, которого, правда, в Большой Мурте как будто никогда и не было.

Любовь Кожемякина, которая в те годы работала нянечкой в больнице, версию, что Катя умерла от ожогов, опровергла сразу. Любовь Ивановна вспоминала: "Не было ожогов. Я поправляла ей постель, голову. Пришла на дежурство утром, в первой палате обратила внимание на новенькую — молодую красивую женщину. Женщина совершенно не реагировала ни на что. Седая, стриженая, пастозная (отёчная). Когда я подошла к ней, тихо попросила пить. Я попыталась с ней поговорить, но она не ответила. Говорят, её отравили в Мурте. Она лежала как одичалая, только из глаз текли слёзы, а потом у неё началось кровотечение. Вечером моя смена закончилась. А утром кровать уже была пуста. Сказали, что её ссыльные забрали из Малороссейки, там и похоронили".

Думаю, что насчет ожога Кожемякина ошиблась. Она думала, что речь идет об ожоге кожных покровов, тогда как у Кати был, вероятно, ожог пищевода. Это скорее говорит в пользу версии о самоубийстве.

Журналистка "Комсомольской правды" Мария Мишкина писала: "Задолго до этих событий в нашей больнице работал ссыльный хирург и священник, знаменитый Валентин Войно-Ясенецкий, который позже возглавил Русскую православную церковь (очевидно, имеется в виду, что Валентин Феликсович Войно-Ясенецкий стал архиепископом Лукой и возглавил Симферопольскую и Крымскую епархию РПЦ. — Б.С.), — рассказывает человек, который интересовался делом Максимовой, бывший главный врач большемуртинской больницы Владимир Рязанцев. — Обеззараживая руки до и после операций, он использовал только один антисептик — сулему. Это составляющая ртути и хлора, необычайно летучее и ядовитое соединение. Войно-Ясенецкий уехал из Большой Мурты задолго до того, как здесь появилась ссыльная Максимова, но установленные им порядки в больнице прижились надолго.

Врачи, которые в те годы работали в больнице, рассказывали, что Екатерина Максимова в сопровождении сотрудника НКВД ездила в Красноярск за сулемой и препарат якобы случайно пролили. Тогда она и могла отравиться. Не исключено, что все было изначально спланировано. Но кто сейчас это сможет доказать, пока ее дело не рассекретили?

Женщина "сгорела" буквально за сутки. Была доставлена в больницу в тяжелом состоянии, организм не принимал никакой пищи, ее постоянно рвало… Точную причину смерти можно было бы установить с помощью экспертизы, если бы нашлись останки. Только, как нарочно, старое кладбище в Большой Мурте, где, с наибольшей вероятностью, похоронена Максимова (старожили рассказывали, что видели здесь крест с ее именем), снесли еще в 70-е, а на его месте построили здания администрации и милиции".

Наиболее вероятной мне кажется такая версия смерти Екатерины Максимовой. Она, по всей вероятности, работала санитаркой в местной больнице и однажды в отчаянии выпила сулемы. Надо иметь в виду, что она находилась на грани голодной смерти. Во время войны особенно тяжелым было положение эвакуированных и ссыльных. Если они не получали рабочей карточки, то им грозила голодная смерть. Вполне возможно, что Катя повторила судьбу Марины Цветаевой, покончившей с собой в Елабуге 31 августа 1941 года. В письмах Кати матери и сестре звучат нотки безысходности.