Лео снова пробрал озноб. Он чувствовал, что приближается к какому-то важному рубежу в своей жизни. Но пока еще не знал к какому.

Когда он уходил, Элина спала. Она лежала на раскладушке в ногах его кровати, на смятых грязных простынях; спутанные волосы чернели на подушке, головка казалась тяжелой, такой тяжелой, что не поднять… По телу Лео снова прошла дрожь, и он пощупал карман пальто, где лежал пистолет. Теперь пистолет всегда был при нем. Лео пытался думать об Элине и о том, что делать дальше, но сосредоточиться не мог. Он заказал себе еще пива.

Мужчина, стоявший рядом, просипел что-то.

— Что? — вежливо, беспокойно переспросил Лео.

— Не лезьте, — сказал мужчина.

Лео уставился на него. Мужчина был не очень старый, но все лицо его покрывала сетка вен — настоящая развалина. Злобно ощерившись, он глядел на Лео.

— А я и не лезу, — сказал Лео.

Мужчина пробормотал что-то насчет полиции, насчет полицейских доносчиков. Он осуждающе смотрел на Лео. Тот допил свое пиво и пошел к выходу, весь внутренне сжавшись в предвкушении встречи с ярким солнцем. Но на улице шел дождь — неужели он пробыл в таверне так долго, подумал Лео. Часы-то у него сломались. Он остановился в дверях и потер лицо, еще раз посмотрел в одну сторону, потом в другую, пытаясь заставить себя думать…

Чем бы побольше уязвить жену? Что способно сразить ее наповал?

Так прошло несколько минут: наконец он вышел под дождь и медленно побрел назад, в свои меблированные комнаты. Правую руку он прижал к туловищу, чтобы локтем все время ощущать пистолет. Пиво несколько прочистило ему мозги, однако голова по-прежнему кружилась, и он чувствовал себя как-то странно. Не мог сосредоточиться. Он знал, что должен что-то совершить, но еще не придумал — что именно, не представлял себе — что. Он вложил столько усилий в похищение Элины и поездку на Запад, что теперь, теперь, теперь… у него уже и фантазии вроде не осталось… Он словно бы состарился, износился. Он знал, что в теле его достаточно силы и мускулы еще способны работать, если потребуется, но он чувствовал какую-то странную усталость. К тому же его угнетало то, что он такой грязный, мятый. Угнетала грязь под ногтями.

И тут на углу своей улицы он увидел нечто, от чего кровь застыла у него в жилах.

У тротуара стояла полицейская машина. На крыше ее вспыхивал красный свет, но ни сирены, ни шума мотора не было слышно. И никаких полицейских поблизости. Лео стоял, застыв, в то время как другие люди шли мимо и словно бы растворялись в дожде, становились невидимками.

А он смотрел на машину и дальше, вдоль улицы — на высокий узкий уродливый дом, в котором он жил.

Он мог бы прорваться туда силой — вверх по лестнице и к себе в комнату… Он мог бы забаррикадироваться там с Элиной — ведь у него в пистолете шесть пуль…

Он мог бы сражаться с ними до последнего…

Но не сегодня. Не этим утром. Он приближался к сорока пяти годам. Ноги не держали его — от горя, от усталости. Он подумал: «А что, если мне… Если…»

И побежал.

В десятицентовке он купил линованной бумаги и конверт для деловой переписки, а тут как раз выглянуло солнце, и он отправился в близлежащий парк. Всем заинтересованным лицам, — написал он. Затем он вырвал страницу и начал сначала. В полицейское управление Сан-Франциско (и Питтсбурга). Он поставил дату: 27 июня 1950 года. Затем стал думать, думать… Он обнаружил, что сидит в парке на скамье, перед ним — пруд. А там плавают утки и лебеди. Еще больше уток на островке — больших белых уток. Ходят вперевалку и крякают очень громко. Две утки ринулись друг на друга, третья налетела на них, белое перышко одиноко упало в воду… Голова у него кружилась…

Еще выпить — он сейчас добудет себе еще выпить.

Нет, сначала надо написать письмо. Он должен собраться с мыслями и написать письмо.

«Птицы в наших общественных парках поднимают такой шум, что могут довести человека до безумия», — в раздражении написал он.

Нет. Он пропустил несколько строчек и начал снова. Шариковая ручка, которой он пользовался, почти вся исписалась. На ней значилось: «Росс. Продажа автомобилей». Ему всегда нравились ручки, которые пишу тонко, изящно — это делало его почерк изысканным.

«Самоубийство противозаконно. А Закон — он ведь очень мудрый, хотя люди и не сразу это понимают. Закон — все равно что стена. Бросайся на нее сколько хочешь — она будет стоять и стоять. Год тому назад я подумывал о том, чтобы покончить с собой, но не поддался соблазну и постепенно выздоровел, так что сейчас чувствую себя человеком свободным и здоровым. Но я считаю, что должен навести порядок в своей жизни.

Меня зовут Лео Росс, и вы разыскиваете меня. А я уже порядочное время нахожусь в Сан-Франциско, живу под чужим именем на…»

Он задумался. Как же называется его улица? Не может вспомнить. Нет, не может! Номер дома, кажется, 1844, но даже и в этом он не был уверен… В голове у него словно крутился волчок. В горло поднялась отрыжка после пива. Названия городов, названия штатов… номера шоссейных дорог… цифры на картах… Все как-то странно смешалось. Он перечитал написанное, но название улицы в памяти так и не всплыло.

Неподалеку пожилая негритянка бросала уткам кусочки хлеба, доставая их из хозяйственной сумки. Но утки не обращали на нее внимания.

— Да вот же, вот! — приговаривала она.

Мальчик лет шести с отцом тоже бросали им что-то вкусненькое из принесенной с собою картонки — к этому утки проявляли больший интерес, но все равно не такой уж большой. Много гогота. Кряканья. Лео никак не мог сосредоточиться. Мальчик выхватил у отца картонку и со злостью швырнул ее в воду: несколько огромных белых уток, хлопая по воде крыльями, ринулись к ней. Но запал кончился еще прежде, чем они добрались до картонки, движения их почему-то вдруг замедлились, они завертели головой в разные стороны. У Лео вдруг мелькнула мысль, что он бы с радостью пристрелил этих уток.

Он заставил себя перечитать написанное. И снова мучительно, с усилием принялся писать, оставив пустое место для названия улицы — он узнает его и проставит потом.

«Настоящим добровольно признаюсь в том, что я увез мою дочь, Элину Росс, из Питтсбурга, штат Пенсильвания, в Сан-Франциско, штат Калифорния, с единственной целью спрятать ее от местных властей и властей Питтсбурга, штат Пенсильвания, чем нарушил судебное постановление, вынесенное в отношении меня 15 июля 1949 года окружным судом Питтсбурга под председательством достопочтенного судьи Нормана Лукаса. Я подписываюсь под этим добровольным признанием, тем самым подчиняясь закону и полностью сознавая последствия моего заявления. Однако я иду на это при одном условии: что о моей дочери должным образом позаботятся и что ее не отправят на жительство назад в Питтсбург, к матери, бывшей миссис Лео Росс. Дальше я подробно изложу, почему вышеуказанная миссис Росс не может считаться достойной матерью и ей нельзя снова поручать опеку над…»