Я грустно взглянула на него, подумав, что этому холёномугосподину никогда не понять, что значит родиться в неблагополучной семье, житьвдали от цивилизации, ненавидеть и проклинать свою судьбу. Ему никогда непонять, что значит для меня Москва и одно желание подышать её воздухом,зарядиться её энергией. Здесь я становлюсь намного сильнее, увереннее ирешительнее. Я люблю приезжать на Патриаршие пруды и неторопливо бродить по«булгаковским» переулкам, собираясь с мыслями и обдумывая накопившееся запоследнее время. Мне нравится гулять по Волхонке около художественного музеяимени Пушкина и храма Христа Спасителя. А по-настоящему я заболела Москвой наВоробьёвых горах. Там, стоя около подъёмника, оглушенная мощным рёвоммотоциклов, я дала себе слово – придёт время, и этот город станет моим. Яобожаю подниматься на смотровую площадку, когда на улице уже сумерки, и глядетьна море светящихся огней, чувствуя, как от этой неописуемой красоты на глазанаворачиваются слёзы.

Мне было интересно слушать женщин в толпе, которые обсуждалимодный шопинг. Я жадно внимала их разговорам о том, что в Москве все вещи стоятнамного дороже, чем в Европе или в Америке, и что какую бы вещь ты здесь ниприобрёл, то по сравнению с Европой всегда останешься в проигрыше. Именно так яв первый раз узнала, что нужно покупать вещи на распродажах по окончаниисезона, что там можно выбрать достаточно престижные и стильные вещи по разумнойцене. Особенно мне нравилось слушать о загранице, – я никогда в ней не была и,наверное, уже никогда не побываю. Я завидовала тем, кто имеет возможность многоездить, знакомиться с миром и делиться с другими своими впечатлениями.

Когда я представляла, что мне придётся вернуться домой, всвою деревню, я судорожно рыдала и кусала губы до крови. Я понимала весь ужасмоего положения, и мне становилось невообразимо жаль себя. Если я уеду обратно,то в моей душе образуется такая пустота, что даже страшно об этом подумать.Москва необходима мне, как морфинисту требуется доза его жизненно необходимогонаркотика. Москва – это моя любовь, а как можно жить дальше, если из жизниисчезнет любовь? Я могу жить только в атмосфере любви, потому что без неё жизньслишком скучна и тосклива. И у меня ничего нет. Ничего, кроме моей любви… Когдая приезжаю в Москву, я наслаждаюсь каждой минутой нашей близости и, несмотря навсе трудности, связанные с познанием этого города, ощущаю себя по-настоящемусчастливой. Познакомившись с этим городом, я почувствовала, что жизнь здесь неможет пройти бесцветно, – здесь всё бурлит, и дразнит, и обещает успех.

Как только я приезжаю на родину, чтобы проведать сестёр ибратьев, мне становится жутко плохо – как будто от похмелья после грандиознойпьянки. Я выхожу из своего ветхого дома, и мне хочется кричать. Кричать отсерой, безысходной мрачной пустоты. Кричать при виде пьяных родителей, босыхголодных сестёр и братьев, проживающих несчастливое детство… Кричать от горыпустых бутылок, тараканов и жуткой грязи… Я начинаю ломать голову, как же мненаполнить хоть каким-либо смыслом эту жизнь, и не нахожу ответ: что бы я ниделала, что бы ни создавала вокруг себя, никакого смысла нет и уже никогда небудет. В моей деревне меня хватало ровно на сутки. Отец ужирался до чёртиков ипостоянно клянчил у меня на бутылку. Мать рылась в сумке в надежде найтикошелёк и стащить его содержимое. Я всегда оставляла ей деньги на малышей ибрала с неё клятву, что ни копейки не будет потрачено на выпивку. Мама клялась,обещала, что всё пойдёт только на благо семьи и будет истрачено со здравымсмыслом. Я уезжала с тяжёлым сердцем и… почти ей верила, а затем узнавала, чтоденьги были пропиты предками, а моим братьям и сёстрам досталось разве чтотолько на хлеб…

В этот день Сергей взял меня прямо в кабинете. Просто закрылдверь на ключ и спросил, что я выберу: остаться на улице без гроша или продолжуработать в клубе под его покровительством. Я выбрала второе… Выбрала и непожалела.

Я не могла бы назвать себя его любовницей. Наверное,любовница – это что-то более близкое и ценное. Мы занимались сексом у него вкабинете не часто. За это он давал мне зелёную улицу: менеджер и хореографотносились ко мне с особой благосклонностью, составляя концертную программу подменя. Конечно, меня не любили другие девушки-танцовщицы. В лицо улыбались,заискивали, а за глаза поливали грязью и ненавидели. Но я научилась не обращатьвнимания на то, что шепчут у меня за спиной. Меня не интересовало мнение обомне других людей. Моя жизнь не нуждалась в чьём-то одобрении, и у меня не быловремени, чтобы из-за кого-то расстраиваться, с кем-то спорить и кому-то что-тодоказывать.

Мои соседи по коммуналке знали, что я стриптизёрша, – ведь явозвращалась только под утро и спала до трёх часов дня. В моей комнате вездевисели концертные костюмы, перья, накидки, парики, валялись сапоги на высоченныхкаблуках. Эти наряды я приобретала на свои деньги и держала их дома из-за того,что мои напарницы, в моё отсутствие, могли смело затушить о костюм бычок ипрожечь дырку, порезать, оторвать камни.

Так вот, соседи по коммуналке считали меня грязной девкой, астриптиз – порнографией и пошлостью. Им было невдомёк, что профессиональныйстриптиз – это очень эстетично и сексуально. Главное, чтобы девушка былапластична, относилась к делу с душой и на неё было приятно смотреть. Это радуетглаз и чрезвычайно заводит. Тело женщины совершенно и достойно восторженныхмужских глаз. Если танец красивый, то он и смотрится одухотворённо.

Меня всегда удивляли и напрягали люди, называющие стриптизаморальным и недостойным уважения. Мол, девушки, танцующие стриптиз, непременновсе лёгкого поведения. Можно подумать, что те, кто его не танцует, тяжёлого.Для меня симпатичны те, кто считает, что стриптиз – это искусство.

– Аня, то, чем ты занимаешься, – это пошло и грязно, –как-то заявила мне подвыпившая соседка. – Уж лучше мыть полы, чем бытьстриптизёршей, – старалась она меня пристыдить.

– Лучше танцевать стриптиз, чем ходить с ведром и шваброй, –совершенно спокойно ответила я.

– Я бы ходила со шваброй. Всё же не перед мужиками голойпорхать.

– А почему бы и не порхать, если есть что показать?! –парировала я.

– Зато с моей гордостью всё было бы в порядке, – неунималась соседка.

– Я своё уже со шваброй отходила, когда ещё школьницейсельский клуб мыла, пока он не закрылся. А что касается гордости, то какой снеё прок? – заметила я, всматриваясь в морщинистое и усталое лицо женщины,которая всю жизнь проработала крановщицей, ушла на копеечную пенсию и теперь,наедине с телевизором и драгоценной гордостью, заливала своё одиночествоалкоголем. – Гордость в карман не положишь. На хлеб не намажешь.