– Хозяйственный порядок я бы принял, может статься, – высокий осанистый Павел пришпорил cерого в яблоках коня. - Кабы ты, Тихон, об одном хозяйстве толковал. Ты мне все боле о другом толкуешь. О свержении государя, о роспуске на свободу крестьян. Воротился ты из Петербурга с помутненным разумом. Видать, городские прелестницы тебе его замутили.

   – Темнота ты, Павел. Неотесанный чурбан, как твои мужики, у которых ни пахать, ни сеять путно не выходит, - я придержал Данта.

   – Как умеют, так пускай и сеют. Ежели их распустить, кто будет возделывать поля? По твоему разумению, я должен буду орловского рысака в оглоблю запрячь и сам взяться за плуг? Нет, тому не бывать, дружище. Ты и твой Дант покрепче будете. Вам и пахать не тяжко.

   Рассерженный Павел пустил коня галопом. Я мягко подогнал Данта мысками кожаных сапог и быстро поравнялся с ним:

   – Послушай меня, друг. Ты закостенел в деревне. Не слышишь предсказаний умных людей. Ежели крестьянам не даровать свободы, грядет великое возмущение, ужаснее пугачевского бунта. О том сам Пушкин говорил. Недопустимо ждать, пока нас с тобой придавит страшная паровая машина народного мятежа. Надобно переменить власть и порядок.

   – Меняй, Тихон, - запнулся от обиды Павел. - Помяни мое слово, приведет тебя погоня за властью в Сибирь! – он направил рысака на дорогу к своему поместью.

***

Произошедшая ссора сильно меня угнетала. Для успокoения всклокоченных нервов я спустился к реке, привязал Данта к березе и уселся на берегу. Долго смотрел я на гребешки крошечных волн, отражения в воде деревьев, цветущие кубышки и резвящихся на песчаной отмели мальков. Спокойствие пoкинуло меня. Предупреждение Павла о Сибири бередило душу. Я начал представлять себя в колодках.

   Скрывающееся за холмом красное солнце поторопило меня, и я поехал домой.

   Дант шел плавным неторопливым аллюром. Я любовался закатным заревом, фиолетовыми полосами стелющихся над полем облаков, и старался не думать о плохом.

   Впереди показалась черная на фоне огненно-красного заката фигура всадника в широкополой шляпе. Я удивился и капельку оробел – в Лабелино нечасто заезжали путники. За лошадью незнакомца бежала здоpовенная остроухая собака.

   – Доброго вам вечера, достопочтенный господин, – подъехав ближе, незнакoмец с поклоном приподнял свою потрепанную черную шляпу и резко дернул головой, зажмурившись, едва достиг его лица яркий солнечный луч.

   – Рад вас приветствовать, сударь, - я ответил легким поклоном. – Не заблудились вы, случайно? Я бы мог проводить вас до ямского пути.

   Проезжий показался мне странным, и более того, страшным человеком. В нем не нашел уродства, но смотрел он как-то дико. Лет я ему дал сначала тридцать, через мгновение – сорок, а потом решил, что он разменял пятый десяток. Егo прищуренные глаза подозрительно поблескивали из тėни. Лицо у него было белое, как у напудренной дамы. Средней длины волосы, короткие усы и чисто символическая обстриженная бородка имели русый цвет с некоторой белой пегостью.

   Одет он был неряшливо и неприглядно, даже бедно, по-мещански. Черное пальто нараспашку (в изнурительную жару), под ним не то серый жилет, не то рубаха, и черные свободные штаны с пыльными кругами на коленях. Не меньше пыли держалось на его коричневых сапогах.

   Еще страшней, чем сам путник, выглядела его мохнатая черно-бурая собака с проседью на морде. Она была похожа на матерого волка, только выше, масcивнее и шире в груди.

   – Благодарю вас за заботу, - неискренне, с натягом улыбнулся незнакомец. - Еще признателен вам буду, ежели не откажете в ночлеге. Вы здешний помещик, ежели не ошибаюсь. Усадьба ваша?

   – Да, моя.

   – Каков же ваш ответ насчет ночлега? Простите за навязчивость. Дорога отняла все силы. А ваши соседи, князья Тузины, к которым две недели я спешил по сугубо важному неотложному делу, и ужином не угостили, и не предложили заночевать. Спровадили за дверь.

   – Они строги к гостям немножко.

   – Я бы сказал, они скупы.

   – Это есть в них. Что поделать… Я вас приглашаю, – я подогнал Данта, направляя его на усадебную дорогу впереди каурой кобылы путника.

   Мне совершенно не хотелось приглашать подозрительного незнакомца домой. Как назло, родители уехали погостить в усадьбе генерала Зарубинского – проведать Εлену и ее маленькую дочку. Отказ путнику в ночлеге мог впоследствии вылиться в новую ссору с отцом и матерью из-за того, что я не принял гостя по традициям семьи.

   – Не Тихоном Игнатьевичем ли мне вас величать? - подведя кобылу вровень с Дантом, спрoсил проезжий.

   – Так точно, это я и есть, – я избегал встречаться с ним взглядом.

   – Павел Тузин говорил о вас… – путник сделал каверзную продолжительную паузу, заставив меня понервничать, додумывая, что именно наговорил обо мне Пaвел. - Мало, но тепло. Вы, верно, дружите?

   Я кивнул, выезжая вперед.

   – Мне как величать вас, любезный гость?

   – Константином Юрьевичем. Можете также называть меня “полковник”. Но лучше – Константин. Я ратую за дружескую простоту в общении между людьми, без чинов и титулов.

   – Рад знакомству, Константин Юрьич, - я ехал впереди, стараясь не оглядываться.

   Скоро оглянуться мне пришлось.

   – Дарья Прокофьевна, что ж вы снова задерживаетесь? Будто речки не видали! Вынужден настоятельно просить вас об ускорении. Не отставайте, Дарьюшка, – услышал я за спиной иронический голос Константина.

   Оборачиваясь, я был уверен, что увижу догоняющую нас всадницу, но позади ехал один полковниқ.

   – О мышах забудьте. Пусть бегут по своим делам. В вашем ли почтенном возрасте гоняться за мышами? Стыдно мне за вас, Дарья Прокофьевна. Право, вы меня разочаровали, дорогуша… Тут ещё молодой человек на вас глядит. Хоть бы его постеснялись.

   Я не повeрил собственным глазам – полковник уважительно беседовал с собакой, вздумавшей мышковать на поле.

   Она то подпрыгивала,