– Наслаждайся!

Людвиг сглотнул. Заглянул в пакет так осторожно, словно боялся, что оттуда сейчас выпрыгнет ядовитый паук или змея какая-нибудь. Гремучая, например.

Ну а что? Удобно же, когда хвостовую погремушку за шуршанием целлофана не слышно: можно с комфортом подстерегать жертву, приманивать запахом котлет, а потом кусать за нос.

За нос Людвига, конечно, никто не укусил, но лицо у него на секунду стало такое, как будто очень даже укусили.

– Только не говори, что ты вегетарианец, – буркнула Ксюха.

И задумалась, бывают ли вообще собаки-вегетарианцы. Ну, если теория, что хромая собака и есть этот колдун-неудачник, – не последствия разыгравшейся фантазии. А как проверить-то?

– Я… не… – Людвиг снова сглотнул. – Это мне?

– Нам обоим, я тоже голодная. Но тебе больше. Ты сколько не ел-то вообще?

– Не знаю. Там же ни окон, ни часов, ничего нет. Вот я и… Спасибо!

– Да ты бери, бери, не стесняйся. Извини, что холодное, но в термосе чай горячий, с ним должно быть нормально. Или пошли домой, там поешь.

До дома Людвиг терпеть не стал, все-таки залез в пакет обеими руками и чуть ли не с головой, неловко вскрыл контейнер и вгрызся в котлету. И сразу потянулся за второй. Кажется, первую он проглотил целиком.

– Не торопись, жуй нормально, – велела Ксюха, – никто у тебя еду не отберет. По крайней мере я не отберу. Так что лучше потихоньку. А то говорят, что, если долго голодать, а потом резко объесться, вообще умереть можно.

– Я живучий, – отмахнулся Людвиг, но скорость все же убавил и челюстями задвигал. – И я недолго. Наверное. Может, пару дней.

– А как же ты на встречу не опоздал, если в Доме часов нет?

– Да я уже давно тут сижу.

– В кедах?

– В кедах… А что?

– А ну быстро пошли греться! – Ксюха вскочила с лавочки, как будто для того, чтобы переместиться в Дом, нужно было действительно куда-то идти.

Впрочем, встать в любом случае не помешало бы.

Людвиг с сожалением положил обратно в контейнер третью котлету и бережно захлопнул крышку.

– А салфетка есть?

– Там же, в пакете.

– Ксю, ты сокровище!

– Сокровище твое тоже в пакете.

– Ты вскрыла коробку?

– Вскрыла, – не стала врать Ксюха. – Хотела убедиться, что нашла именно твой клад, а не какую-то постороннюю жестянку. Но я ничего оттуда не брала, честно. Можешь пересчитать.

– Думаешь, я помню, сколько и чего там точно было? – Людвиг вытер жирные руки, швырнул салфетку в ближайшую урну и медленно, с заметным трудом поднялся. Полностью опираться на правую ногу он все еще не рисковал. – Пошли домой.

– Пошли домой, – повторила Ксюха, протягивая ладонь.

Кажется, она уже начала привыкать к перемещениям.

В Доме ничего не изменилось. По крайней мере на первый взгляд.

Новые двери не отросли, окна не прорезались, шкаф из стены не вылупился.

Ксюха скинула куртку на кресло и подсела ближе к камину. В нем потрескивали те же дрова, что и вчера, дым послушно уходил в трубу, которая никуда не вела, а искры иногда взмывали в воздух, но никогда не падали на пол. Однако от огня шло настоящее, живое тепло, и комната в отблесках пламени казалась уютной и почти родной.

Это было странно. Как может казаться родной комната, в которой ты очутился второй раз в жизни?

Но Ксюха точно знала, что может вот так кидать куртку на кресло, а сумку – на куртку, может сидеть на шкуре возле камина, может даже заснуть здесь, если захочет, а если не захочет, может лечь на кровать. Потому что у нее есть кровать. Потому что Дом сделал ей кровать.

За все пятнадцать лет своей жизни Ксюха спала на кровати только в гостиницах, когда ездила с бабушкой в отпуск. Наверное, это были не самые лучшие гостиницы и не самые удобные кровати, но все же не старый продавленный диван, стоящий дома.

Но это были чужие кровати.

На чужой кровати нельзя было свить гнездо из одеял и оставить его в таком виде на весь день, потому что бабушка сразу начинала ворчать: «Заправь постель немедленно! Что люди подумают?!»

Люди – горничные – вряд ли думали что-то особенное, убираться в номере и приводить в порядок кровати было их работой.

И Ксюха же не делала ничего плохого: не била стаканы, не пачкала полотенца, не прожигала столешницу. Она просто хотела спрятать под одеялом немножко сонного тепла, чтобы вечером нырнуть в это тепло, а не в идеальную, без единой морщинки, постель.

А здесь (дома? в Доме?) никто слова не сказал бы на все Ксюхины выкрутасы с одеялами. Почему-то она была абсолютно в этом уверена.

Но еще больше она была уверена в том, что на ночь все равно придется вернуться в тот дом, который с маленькой буквы. Потому что бабушка. Потому что так положено. Потому что… Ну она же не вся в мать, а только немножко. Генетически.

Людвиг прохромал к своей двери (за которую заглядывать было нельзя), пошуршал немного в комнате и вернулся с жестяной миской. Ксюха такие только по телевизору видела – в старых советских фильмах про ответственных советских работников, изредка заходящих в огромные советские столовые.

В миску как раз поместились остатки котлет и макароны, а сама миска отправилась в камин и встала там поверх дров.

– Не подгорит? – на всякий случай уточнила Ксюха.

– Не успеет.

Людвиг вытряхнул из пакета термос, салфетки и единственную вилку. И коробку с сокровищами, на всякий случай завернутую отдельно, чтобы ничего не выпало.

Вилке внимания досталось больше, чем коробке. Людвиг осторожно покрутил ее в руках, внимательно изучил узор, потыкал пальцем в тупые зубцы. Вздохнул.

– Что? – не поняла Ксюха.

– Да ничего, отвык просто.

– Тебе в этой вашей магической тюрьме вилок не давали, что ли? А есть как же?

– Ложкой. Или руками. Как повезет. С вилкой, наверное, проще было бы.

У Ксюхи возникло стойкое ощущение, что последнее предложение относилось не к еде. А к чему? Что было бы проще? Заколоть охранника? Нацарапать на стене завещание? Играть на зубцах, как на губной гармошке? Охотиться на тюремных тараканов?

– У вас там тараканы были?

– Я не видел.

– А сколько ты там сидел?

– Не знаю точно. Недели две-три. Я сначала не считал, а под конец запутался, – честно ответил Людвиг, принюхался и потянулся в камин за миской. Обжегся о металл, зашипел, огляделся в поисках прихватки или полотенца, не нашел, кое-как натянул на ладони длинные рукава свитера, подхватил миску и быстро переставил ее на пол. Снова принюхался, с удивлением уставился на тлеющий рукав, выругался, стянул свитер и потащил его в ванную. Заодно и обожженную руку холодной водой сполоснул.

Вернулся. Опустился на шкуры. Буркнул что-то неразборчивое.

– Очень больно? – спросила Ксюха.

– Ерунда, на мне быстро заживает, – отмахнулся Людвиг и радостно вонзил вилку в котлету. Потом спохватился и протянул ее Ксюхе. –