Далеко за полдень, скорее даже к вечеру, они обогнули небольшой мыс и наконец увидели Колглас. Окруженный близко подступившим к окраинам густым лесом, город лежал на дальнем от них берегу мелководного залива, усеянного скалистыми островками. Замок Колглас стоял на высокой скале метрах в ста от берега; подвергавшаяся всем ветрам и дождям старая цитадель сама казалась столь же естественной частью пейзажа, как скала, на которой она стояла и о подножие которой разбивались волны. Вода уже спала, и открылся узкий мощеный брод, ведущий от города к замку. Они увидели на дороге телегу, груженную дровами для очагов замка. На лице Оризиана появилась широкая улыбка.

— Догоняйте! — крикнул он и послал коня в отчаянный галоп.

Он услышал сзади сердитый окрик Рота, а потом топот копыт, это оба охранника бросились за ним. Береговая дуга не заняла много времени, но, когда они добрались до окраины города, бока лошадей ходили ходуном.

И главная улица, и разбегавшиеся от нее во все стороны улочки были забиты народом. Как доверху нагруженные рыболовецкие лодки притягивали чаек, так Колглас всегда манил к себе людей на День Рождения Зимы. В палатках, расставленных по всей рыночной площади, шла оживленная торговля всем, что душе угодно: от свечей до зимних башмаков. И хотя много денег переходило из рук в руки, воздух был заряжен добрым юмором и весельем. Многие владельцы палаток и ларьков, зазывая, кричали и махали Оризиану.

В отличие от остальной площади, около памятника в виде небольшой пирамиды из камней было почти пусто, только стайка ребятишек с визгом гонялась друг за другом вокруг нее. Памятник был сооружен в честь битвы при Колгласе. Тогда единоличным правителем был Сириан, он руководил городом от имени тана Килкри в то время, когда изгнанная Кровь Гир и ее последователи были еще очень молоды и страстно мечтали вернуться. Сириан сумел изгнать армию Темного Пути, когда та прорвалась через Долину Камней и потекла на юг по долине Гласа. В награду за одержанную победу Сириану было дано право основать свою Кровь, править долиной, стоять на ее страже и держать ее навечно против изгнанников с севера.

Уже больше века стояла здесь Пирамида, возле нее играли дети и отдыхали странники. Несмотря на кажущуюся фамильярность в обращении с ним, памятник оставался мощным символом значительности Крови Ланнис. Тот, кто после отъезда возвращался в Колглас, не чувствовал, что он и в самом деле вернулся, пока не побывает на площади. Первым Оризиан, за ним Рот и Килан, не слезая с коней, нагнулись и коснулись круглого векового камня, венчавшего пирамиду; от множества подобных прикосновений камень стал уже совсем гладким.

— Теперь в замок? — спросил Рот, и Оризиан кивнул, и все направились к морю.

Как только они выехали на мощенный булыжником брод, облака разошлись, впервые задень, и низкое, закатное солнце раскидало причудливые тени по спокойной воде, а отвесные стены замка показались почти теплыми. Ворота стояли открытыми, и, въехав во внутренний двор, Оризиан обнаружил, что опять улыбается. Хорошо оказаться дома.

Народу во дворе было немного: небольшая группа, сгружавшая поленья возле конюшни, да горстка воинов, острившая мечи на точильном камне возле своей казармы. Половина боеспособных людей замка и города почти год назад ушла на юг, чтобы участвовать в войне против Даргеннан-Хейга. С тех пор замок как бы притих.

Оризиан со спутниками подъехал к конюшням и спешился. Тут же выскочил самый молодой из подручных конюха, Бэр, чтобы принять лошадей.

— Хорошенько позаботься о них, Бэр; они были очень послушны, — приказал Оризиан.

Кое-кто из заболевших Сердечной Лихорадкой пережил эту беду, среди таких была и Эньяра, сестра Оризиана. Ей повезло: болезнь не нанесла ее здоровью большого ущерба. Другим выжившим, как, например, Бэру, повезло меньше, после выздоровления мальчик остался немым. Тем не менее у него было самое живое и выразительное лицо, какие только видел Оризиан. И характер у него был живой, мальчик всегда был весел и приветлив. Бэр с улыбкой собрал все поводья и повел коней в станки.

— Значит, опять спокойная жизнь, — проворчал Рот, притворяясь недовольным.

— Всего-то пару дней. Наступит День Рождения Зимы, и будут тебе любые волнения, какие пожелаешь.

Оба щитника попрощались, вскинули на плечи ранцы и отправились в родную казарму.

Оризиан оглядел центральную башню. Окна были темными и пустыми, здание выглядело необитаемым. С несколько неприятным предчувствием он поднял дорожные вещи и направился к главному входу.

* * *

Из леса над дорогой нечеловеческие глаза следили за тем, как три всадника галопом преодолели последний отрезок пути до окраины города. Совсем скоро опустятся сумерки, но даже наблюдателю с его острым зрением не под силу с такого расстояния различить какое-нибудь движение на дороге, когда наступает ночь. И все же, поскольку хуанины с их разбросанными вдоль морского побережья домиками и фермами в темноте все равно что слепые, можно было бы разглядеть что-нибудь еще, если выбраться из-под полога любимого леса и подойти ближе. В этом почти нет никакого риска, тем более что враг явно не подозревает о том, что его скоро ждет; хуанины спокойно продолжали жить своей суетной и горластой жизнью.

Наблюдатель встал. Он неподвижно просидел полдня, тем не менее его ноги нисколько не затекли. Он поправил лук и колчан со стрелами, подобрал копье и длинным, сужающимся к кончику пальцем попробовал острие. Ах, как хорошо будет окунуть копье в хуанинскую кровь! Даже от мысли такой сердце поет. Он в последний раз взглянул на блеклое ожерелье огней, появлявшихся в окнах домов на побережье, и лес поглотил его.

* * *

В спальне Оризиана было холодно, зато знакомо и уютно. Стук в дверь раздался как раз в тот момент, когда он закончил переодеваться. Это явилась Илэн, старшая над постельничими.

— Мы не знали, когда вы вернетесь, а то приготовили бы вам что-нибудь поесть. — Тепло и строгость удивительным образом сочетались в ее голосе. Разговаривая, она не прекращала подбирать и прижимать к груди сброшенную им одежду для верховой езды.

— Извини, Илэн, но я не голоден. Случайно так получилось; мы поели на ходу.

— Ну что ж, ничего страшного, просто это испортит вам желудок не хуже сырой рыбы. Хотите отдохнуть?

— Нет, я чувствую себя прекрасно.

Горничная нахмурилась:

— Может, хоть огонь развести и свет зажечь?

— Да, пожалуйста, — сразу отозвался Оризиан. Не такой он дурак, чтоб и от этого отказываться.

Не выпуская из рук одежду, она повернулась, чтобы пойти за свечкой.

— А где все, Илэн? — спросил Оризиан.

— Эньяра, наверное, у вашего отца. Ему все еще нехорошо.

— А Иньюрен?

Илэн возвела глаза к потолку, и Оризиан сразу почувствовал себя виноватым, он еще с детства помнил, как она бранилась, когда была чем-нибудь недовольна. Он гораздо реже, чем Эньяра или Фариль, бывал причиной неудовольствия горничной по поводу какого-либо несчастья, однако именно ему обычно доставались все последствия, поскольку он в отличие от них никогда не умел вовремя удрать. Сейчас он уже слишком взрослый, чтоб она его бранила, но когда Илэн что-то не одобряла, это всегда было заметно, да она и не желала скрывать недовольство. Иньюрен был советником отца и чуть ли не ближайшим другом Кеннета нан Ланнис-Хейга.