– Детям, самое главное, хорошие книги читать, – заметил хозяин. – Младшая у меня, помню, сидела с паршивеньким романом, но запрещать здесь – дело бессмысленное. Принёс ей

Ростана, раз уж время пришло для таких тем. На другой день смотрю – читает Ростана. Испортить и книга может, не всякая во благо идёт.

Гость вдруг сгрёб все шашки с доски широким жестом, но тут же, будто придя в себя, снова расставил их по клеткам, как солдатиков.

– Затягивает ваша игра. Вот и в жизни, думаю, играет с нами кто-то. В бога мы не верим, но судьбу как не признать? Меня в 1915-м призвали в армию, простым солдатом. Хотели на офицера учить, но я отказался. В деревне своей видал в то самое время двух прапорщиков, да таких неудачных, нескладных, что стыдно мне стало и за них, и за себя. Думал, как же я, в свои девятнадцать, окончу школу прапорщиков и пойду командовать бывалыми солдатами, бородачами? Как эти вот двое? Совестно мне стало, пошёл солдатом. А теперь думаю, не случайно мне те парни подвернулись. Судите сами, стал бы младшим офицером, принял бы присягу, и в Гражданскую честь да погоны привели бы меня не в Красную, а в Белую армию, на Дон, в Новороссийск… Так могло быть. Но судьба иначе решила. Доверять ей надо. Слышать. Чуйку, как у вас тут говорят, иметь. Вот я и доверяю. Под пулями никогда не наклонялся. И трусов – терпеть не могу. А вы в Гражданскую где были?

– Работал в Камышлове, ответственным редактором «Известий». В 1918-м приняли в партию, а когда Колчак наступать стал, зачислили в партизанский отряд. Руководил нами, кстати сказать, ваш однофамилец, бывший рабочий паровозного депо. В боевых условиях я газету редактировал – дивизионную, «Окопная правда» называлась. Потом, уже в Перми, белые в тюрьму посадили, но из тюрьмы я сбежал. Сбежать-то сбежал, а к своим пробраться не смог – наши отступали за Каму, всюду колчаковские заслоны стояли… Тогда решил в Сибирь идти, а зима стояла суровая, не только с людьми, но и с погодой пришлось воевать. Одет еле-еле, шёл пешком, обморозился, а спас меня тогда один крестьянин – вот сколько живу, столько его вспоминаю… Подобрал в лесу, уложил на дровни и провёз, скрыв под рогожей, мимо поста колчаковского. Мне ведь обязательно нужно было в Камышлов вначале попасть, узнать, что с семьёй. Сколько они тогда претерпели… Камышлов город маленький, все знали, что Валентина – жена большевика, что он с Красной армией ушёл. Дом обыскивали, сестёр, тётку Валянушки арестовали, племянника шашками зарубили.

Хозяин невидящими глазами смотрел на круглые, мирные, игральные шашки… Игра остановилась, не до неё теперь было.

– Валентину не трогали, думали, что я к ней проберусь – как приманку держали. Дети с ней были, и ещё одного ребёнка ждала, мальчика…

Когда пришло время рожать, отправили в барак, к скарлатинозным. Оба они тогда заболели, и Валянушка, и сынок новорождённый. Вот в те самые дни я в Камышлов и добрался. Сбрил усы, бороду, чтобы не узнали белые… Повидались мы, но остаться надолго я не мог – направился дальше, в Сибирь, там нужны были большевики, там шли тогда главные бои против колчаковцев. Тюмень, Омск, Каинск, Томский урман, партизанский отряд… А сынок новорождённый умер. Константином звали, как вашего батюшку. У меня ведь трое сыновей было, Алёша, Вовка, Костя, а остались – три дочери.

– И у меня три дочери. О сыне всегда мечтал…

– Девочки, видно, сильнее. Вот и в шашках самые сильные – «дамки».

– Моя матушка была сильнее любого мужика в нашей деревне. Когда справиться не могли, Устинью звали. Я понимаю, вы не про ту силу говорите…

Мужчины замолчали.

– Смотрите, – сказал вдруг хозяин, – как за окном светло стало! Снег пошёл. Это наши уральские белые ночи. Город весь светится в такую пору, как шкатулка волшебная. Скучал я по нему в те годы, ох как скучал… И по городу, и по дому этому, и по временам счастливым. Дом-то ещё до революции строили, в 1914-м. Но мы с Валянушкой не успели здесь пожить до войны. Мы с ней познакомились в училище женском, епархиальном. Я до той поры преподавал только у мальчиков, а тут вдруг – девчонки. «Ну, говорю, посмотрим, что вы за народ». Валентина у меня училась, но предложение я ей сделал только на выпускном вечере. Вот так и сложилось всё. Через многое вместе прошли, как я ей не надоел?.. Ну что, ещё партейку?

– Давайте!

Вновь застучали шашки по доске, вновь выиграл хозяин.

– Не умею проигрывать, – улыбнулся гость. – Даже если для победы.

– Потому что мыслями вы не здесь, – отозвался хозяин. – Чувствую, что беспокоитесь, а о чём – не знаю. Расскажете?

– Лучше вы мне ещё про себя расскажите. Как писать начали? Учителем были, журналистом, редактором, всё вроде близко, но книгу-то написать не всякий может.

– Одну, думаю, всякий. Жизнь любого человека – это и есть книга, у кого – роман, у кого – сказка, а у кого – поэма. Вы человек эпический, вам обязательно нужно написать мемуары, воспоминания… Не думали об этом?

– Думал, да не знаю, с чего начать.

– Доверьтесь себе, и слова сами польются. Вот вы правильно заметили, что я не на литератора учился. Собирал фольклор, слова приметные записывал, но занимался другой работой. Хотя первые сказы именно тогда сочинял – примерялся. А потом, перед войной ещё, настало для меня тяжёлое время: сына Алёшу похоронил, из партии исключили, без работы оставили. Ареста ждал со дня на день.

Гость сжал в ладони несколько шашек – крепко, аж костяшки забелели.

– Вот и я сейчас жду, со дня на день, – глухо сказал он. – Семьдесят два человека из моего окружения арестованы. Все боевые генералы, цвет армии. Перебил вас, продолжайте.

Хозяин положил свою сухонькую ладонь на крупную кисть генерала – рука разжалась, выпустила шашки. На коже – красные отпечатки-кругляши.

– На целый год я тогда остался без работы. Время в саду-огороде проводил – каждый куст здесь, каждое дерево нашими с Валянушкой руками посажены. Вспоминали Алёшу… Девятнадцать лет ему исполнилось, практику проходил – и погиб во время взрыва. Валянушкин любимчик был… Вот так все наши мальчики и ушли, один за другим. Вовочке три года было, заболел воспалением лёгких, когда мы из Усть-Каменогорска на Урал возвращались. Про Костю уже сказывал.

– Смерть ребёнка пережить – не дай бог никому.

Теперь уже гость положил ладонь на руку хозяина, пытаясь неумело успокоить старика. Забытые шашки лежали на столике вперемешку – как убитые солдаты на поле боя.

– Днями в огороде копался, – рассказывал хозяин, – ночами за конторкой стоял. По словечку, по шажочку продвигался, хотя поначалу писалось, конечно, быстрее, чем теперь. Молод был, сил много. А теперь-то меня ещё и зрение подводит – слепну. Да и других болезней хватает. Знаете, я прежде думал, что холодный пот – для выразительности сказывается. А стариком стал, болеть начал – и убедился, что никакого здесь нет преувеличения. Действительно, таков он и есть в самом деле – холодный пот. Но что-то я о болезнях разговорился… Возраст, наверное.