Ночь все длилась, и длился наш поход через нее. Прошли мимо этого клуба, но разглядел я только портал входа. Потом пересекли железную дорогу и зашагали дальше. Дорога вела вверх, поэтому регулярно подсобляли лошадям, ибо они вверх тянули с натугой. Кто-то в темноте ругал коммунхозовцев, что дали слабосильных лошадей, как специально таких кляч подыскали. Ему возразили, что коммунхоз – не конезавод или конюшня князя Кочубея, где можно выбрать по вкусу, так что какие клячи были, таких и дали… Тут нас снова призвали к порядку.

В итоге мы тащились часа четыре. Точно не скажу, потому как часы я с собой специально не брал. Не было дома старых часов, а искать у знакомых не хватило времени. Вот купил у знакомого двести рублей тогдашних денег – и тому рад. Сумма вроде как не маленькая, но кто знает, что на них купишь в войну. Может, на буханку хлеба и хватит, а может, и нет, ведь спекулянты всегда были.

Батарея неспешно и с усилием влезла на довольно крутую горку. Дальше еще продвинулись чуток вперед мощеной дорогой, и вот уже под уклон. И тут нас остановили. Два орудия стали слева от дороги, а два – справа. Дорогу я мог оценить как узенькую по своим меркам, по ней впритык только-только разъедутся две подводы, так мне показалось. И она, в отличие от современных мне дорог, волнистая. Современная приличная дорога (жуткие образцы их брать не стоит) видимых волн обычно не имеет. А здесь ноги четко ощущали, что здесь понижение, посредине – холмик, потом пошло новое понижение. Почти как на сильно битых проселках, где два потока машин вырывают две колеи. Только здесь булыжники не продавились, а выгнулись волной.

Началось зарывание в землю. Дело шло туго, земля вроде бы и не сильно каменистая, но пробить слежавшийся верхний слой было то еще удовольствие. Хорошо, что снарядов было всего двадцать пять на орудие, оттого рыть ровик для снарядов не так тяжело. А вот надолго ли их хватит… Лучше об этом и не думать.

Упорную работу прервали стрельба и громкое «ура». Все, естественно, обернулись и попытались разглядеть в предрасветной тьме, что это там творится. Стрельба, на слух, была в основном винтовочная, пулеметы включались редко. И мне показалось, что слышно было в основном немецкие пулеметы. Звук у них больно специфический, как будто кто-то над твоим ухом мокрый брезент или такую же ткань смаху рвет. Это определение я где-то прочитал, но мне оно показалось правильным. Стрельба чуть стала слабее, но «ура» не кончалось, а постепенно отдалялось от нас. Уже малость развиднелось.

– Там от Острой могилы склон вниз спускается, наши явно идут в сторону Онуфриевки, – сказал кто-то слева.

Острая могила? Что-то очень знакомое, подумалось мне, но мысль эту закончить не удалось, так как меня сзади взяли за плечо.

– Ну-ка повернись сюда, что-то я тебя не узнаю. Так и есть, не наш. Ты откуда такой взялся?

А бас знакомый.

– Так это вы меня на пристани и выцепили. Сказали, мол, чего стоишь, бери ящик и тащи за мной, ну я и потащил. А так бы стоял и дальше.

Ну что еще сказать, все так и было. Теперь еще и про документы спросит, которых у меня нет.

– Так прямо и я?

– А кто же? Вы еще про какого-то Чечеля ругались, что он не явился, а как без него быть? Наверное, вместо этого Чечеля меня и захомутали.

– Да, и вправду, было такое. Ты, значит, из полка, а мы тебя на батарею забрали. Оставь пока лопату, идем к комбату, чтобы решил…

Комбат оказался неподалеку. Уже было довольно светло, и мои мысли про ополченцев подтверждались. Одеты были все кто во что горазд. Комбат хоть был в полной форме, да только с пустыми петлицами. А этот обладатель баса – скорее, как партийный работник того времени: френч, сапоги и галифе, только без знаков различия и прочего.

– Товарищ комбат, вот, к нам незнакомый человек прибился. Говорит, что я на пристани его ящики таскать заставил, и так он с нами поплыл. Наверное, это так, потому как на пристани темно было, хоть глаз выколи, вот я его со своим и перепутал. Наверное, он из первого или второго полка, вроде часть из них вместе с нами грузились.

– Да, товарищ старшина, не ожидал от вас такой махровой партизанщины. А еще в кадровой армии служили! Лучше бы снарядов у первого полка отняли, чем безоружного бойца. Подозреваю, что он еще и не артиллерист. Вы, товарищ боец, в артиллерии служили?

– Нет, товарищ комбат, не служил и в пушках не разбираюсь. С винтовкой знаком и с «максимом» тоже, а с пушками – только таскал с места на место.

– Ну вот, получается, что мы у первого полка пулеметчика отняли за здорово живешь, хотя у них с пулеметами так скудно, что, может, они без него и обойдутся. У Воробьева в полку вроде всего четыре «максима»… Ладно, у нас в расчетах некомплект, возьмешь себе, поставишь ящичным. Анархия так анархия. Вы, товарищ боец, из первого полка?

– Я сам точно, товарищ комбат, не знаю, гоняли то сюда, то туда, везде бумажки писали, а куда окончательно, даже и не знаю.

– Ну да, знакомое дело, я до командира дивизии дошел, пока мне двух наводчиков из пехоты не отдали… Забирайте бойца, товарищ старшина! – И металла в голосе комбата чуть прибавилось.

– Слушаюсь, товарищ комбат! – Командир орудия откозырял и скомандовал мне: – Пошли, самовыдвиженец!

Я тоже продемонстрировал уроки сержанта Волынцева по строевой подготовке и двинулся за старшиной. Возле орудия он присел на землю и достал из-за пазухи тетрадь в клеенчатом переплете.

– Давай говори, кто ты.

Я и назвался. Старшина вписал меня в список расчета.

– А ты из Кременчуга или из Крюкова?

Крюков мне был совершенно незнаком, про Кременчуг я хоть кое-что слышал, поэтому и назвал его.

– Где работаешь?

О, а что же сказать?

– Да на строительстве завода, каменщиком.

– А, это авторемонтный! Ну да, хороший будет завод, как готовности достигнет. Видел, цеха новые будут, просторные, светлые, не то что у нас – при царе Паньке строенные, а точнее, при фабриканте Гурарии. А живешь где?

– У бабки комнату снимаю, а улица, кажется, Кривая называется, дом четыре.

– Нет у нас такой улицы, есть Криворудная, от речки Кривая Руда. Под горой она.

– Пожалуй, что так, – дипломатично согласился я.

– А сам-то откуда?

– Из Ленинграда.

– А сюда как попал?

– Да в контору по трудоустройству пошел и нанялся на строительство.

– А, понимаю, – сказал старшина и на мою правую руку уставился.

Мне понятно, что он подумал. Я-то перед дорогой кольцо с пальца снял и дома оставил, а он вдавлину от кольца на пальце разглядел и, видно, так и подумал. Я еще и скорбную мину сделал. И вообще правильно, все же Питер есть Питер, и оттуда уезжают, только когда кто-то в другом месте ждет или там, в нем, оставаться невмоготу. Ну а поскольку мне никто здесь ничего не готовит, значит, я не сюда, а оттуда. «Но вреден север для меня».