Володя вылупился на отца, как на восьмое чудо света.

– Ты его знаешь?

Отец кивнул и отвернулся. Принялся тушить окурок в консервной банке, что стояла под окном и играла роль пепельницы.

– Он сказал, – решился наконец Володя. – Он сказал, что он мой отец.

Плечи папы чуть заметно дрогнули. Володя ждал. Тот продолжал давить окурок. Потом распрямился, но не повернулся, а уставился в окно и закурил новую сигарету.

Володя ждал.

– Он твой отец, – проговорил папа и выпустил облако дыма.

– Как?

Отец... отчим... Игорь... или как его теперь называть, повернулся к Володе, но глаза по-прежнему прятал.

– Он оставил тебя у нас, когда тебе было около года.

Откровение вышло похожим на нокаут. Володя почувствовал, что у него нет больше сил ни удивляться, ни противиться разрушению, ворвавшемуся в его жизнь. Признание отца стало последним ударом, после которого он уже не мог подняться. Или не хотел, что по сути одно и то же.

– И ты молчал? Почему ты никогда не говорил об этом? Разве я не имел право знать?

– А разве тебе это было нужно знать?

Володя почувствовал что-то сродни падению. Все. В этом раунде на этом ринге он оказался повержен и пребывал теперь в полной апатии, слушая, как кто-то невидимый уже ведет последний отсчет.

– Почему он меня бросил?

– Его тогдашний образ жизни не позволял ему возиться с ребенком. Хотя, думаю, сейчас ничего не изменилось. Кроме того, что ты вырос.

– А кто он? – вяло поинтересовался Володя.

Игорь покачал головой.

– Я не знаю. Он всегда скрытничал... Нет, не скрытничал даже, а просто... Как-то тема такая никогда не поднималась. Какое-то время я считал его близким другом, а потом, когда он пропал, я понял вдруг, что ничего о нем не знаю. Нет, он вспоминал какие-то байки из жизни, но кто он и чем занимается, мы не знаем. Ник оставил тебя нам. Потом заезжал еще пару раз. А потом пропал.

Сигарета догорела практически до фильтра, и отец прикурил от нее новую. Бычок отправился следом за собратом, упокоившимся в банке из-под зеленого горошка.

– Я знал, что однажды он вернется. Правда, последние годы мне начало казаться, что этого не произойдет. Мы надеялись, что этого не произойдет. Что ты выучишься и будешь спокойно жить, как все нормальные люди.

– А разве что-то изменилось?

– Тебе решать.

Была в этом какая-то недоговоренность, но Володя не особо обратил на нее внимание.

– А мама?

– Что мама? – не понял отец.

– Моя мать, она...

– Мы никогда ее не видели.

Отец развел руками и замолчал.

В голове роились мысли, словно растревоженные пчелы в улье. Надо было спросить о многом. Очень о многом. Но Володя терялся и не знал, с чего начать. Да и стоит ли начинать сейчас?

Игорь отбросил бычок и сделал шаг. Руки его легли Володе на плечи, и тот, наконец, поймал взгляд мужчины, которого всю жизнь считал своим отцом.

– Володя, будет что-то теперь меняться или нет, решать тебе. Это твоя жизнь. Но я хочу, чтобы ты знал: для нас с мамой ничего не изменилось. Мы тебя любим. И ты для нас всегда был, есть и останешься сыном. Что бы ни случилось.

Голос папы звучал ласково, вкрадчиво. От этого голоса и от этих слов внутри что-то надломилось, огромной ледяной шапкой сорвалось с сердца и лавиной покатилось вниз. В горле поднялся комок, в носу защипало.

Володя встал, обнял отца и уткнулся ему в плечо, едва сдерживая слезы. Рука Игоря мягко пошевелила волосы. Володя почувствовал себя так, словно опять стал маленьким мальчиком, а папа, треплющий по голове, был способен защитить от всех бед и несчастий.

Папа отстранился и хлопнул по плечу. Володя промокнул глаза и вымученно улыбнулся.

– Пойдем домой, – сказал отец. – Мама ждет, и ужин стынет.

* * *

...С Николаем Игорь познакомился в университете. Что там делал Николай? Этот вопрос Игорь задал себе значительно позже. Еще позже принялся искать ответ. А ответа не было. Разве что смутная догадка, что в университете Ник, как предпочитал называть себя Николай, появился только ради него.

Но все это позже. Много позже. Тогда же Игорь просто с удовольствием и самозабвением болтал с более опытным товарищем. Николай был лет на шесть старше. И с ним было интересно. Причем интересно поговорить не об истории, а больше о религии и политике.

На эти темы Николай мог разглагольствовать часами. Взгляды его были шире, чем официальный курс религиоведения и политологии, жестче, чем можно было ожидать от молодого человека, и смелее, чем высказывания на кухне в пьяном угаре. От таких разговоров должно было быть страшно, но страшно не было. Странные воззрения Николая притягивали, как клейкая лента глупую муху. И Игорь влип в эту клейковину. Но чувствовал себя при этом не дураком в безвыходном положении, а героем на броневике. Странное ощущение.

Впрочем, в отношениях их все казалось странным. Познакомились в университетской курилке, где было полно народу, и шла какая-то странная беседа всех со всеми обо всем. Через пару дней они уже пили пиво возле ларька неподалеку от университета. Просто встретились в коридоре. Игорь узнал знакомца из курилки. Тот почему-то обрадовался, пригласил выпить по паре кружек. Игорь отчего-то согласился. Вернее, согласился из вежливости. Да и трудно было отказать, когда его зазывали с радостью и радушием старинного друга.

Через неделю они пили коньяк у Игоря дома. Коньяк приволок Николай. Напиток был дорогой и поражал количеством звездочек, недоступных простому советскому гражданину. Во всяком случае, в гости к первому встречному с такими бутылками ходят редко. И как-то само собой вдруг стало ясно, что они друзья, а не первые встречные. Это же подтверждалось и поведением Николая, и ощущением, какое оставалось от общения с ним.

Общение их было непринужденным и продолжалось, перерастая в нечто большее. Не прошло и месяца, как Игорь стал считать Ника чуть ли не лучшим другом. Ник всегда искренне радовался их встречам. Темы, на которые он говорил, давали Игорю ощущение того, что Ник ему доверяет. Во всяком случае, болтать о подобном с первым встречным решился бы только сумасшедший. Из чего сам собой напрашивался вывод: Игорь для Николая далеко не первый встречный.

Ник никогда ничего не просил, но стоило только в жизни Игоря появиться какой-то проблеме, тут же предлагал помощь. И не на словах, а на деле подтверждал, что на него всегда можно рассчитывать. А проблем было много – молодая семья переживала переезд на новую квартиру.

Сам же за помощью к Игорю Ник обратился лишь однажды.

На дворе стоял тысяча девятьсот восемьдесят шестой год. Михаил Сергеевич уже руководил страной. В прошлое ушел март, когда глава государства поведал миру о том, что принципиальным для нас является вопрос о расширении гласности. Что вопрос это политический, ибо без гласности нет и не может быть демократизма, политического творчества масс, их участия в управлении[1]. Канул в Лету июнь с заявлением о том, что без «малой революции» в партии ничего не выйдет, ведь реальная власть – у партийных органов. Народ не будет тянуть на своей шее аппарат, который ничего не делает для перестройки[2]. Загадочно-манящая «перестройка» уже топталась у порога.