– Отличный спринт, мальчик мой, ты вышел в отрыв! Я уже в курсе твоих подвигов. Ты получил свою желтую майку лидера![19] Даже добавить нечего! Снимаю шляпу! Настоящий мушкетер!

Счастливчик Люк положил руку мне на плечо, будто и вправду мною гордился.

– Надеюсь, ты доволен!

– Да, месье, очень…

– Я знал, что мы можем на тебя рассчитывать, что все наши педагогические усилия не напрасны…

И завуч показал мне большой палец.

Это было уже слишком. Я помчался в туалет, так как эмоции овладели мной, а я не хотел разрыдаться перед всеми – у меня есть гордость. Поскольку я обычно прятал здесь бумагу, у меня всегда было укромное место. Я заперся в кабинке и разрыдался. Мне полегчало, даже стало лучше. И я решил подвести итоги прямо здесь, на унитазе. Я часто мечтал о подобной лавине комплиментов, но примерно так же, как о слишком дорогом подарке на Рождество. Теперь, когда это произошло, у меня всё внутри перевернулось. На этом с эмоциями было покончено. Надо было решать, как жить дальше, потому что теперь на мне лежала огромная ответственность. До этого я никогда не был хоть в чём-то на высоте и жил себе спокойно, а теперь они ожидали от меня результатов. Я с легкостью мог всех разочаровать, а когда разочаровываешь других, это, скажу вам честно, полная тоска – даже надеяться не на что. Мне очень хотелось всё вернуть, пойти к Счастливчику Люку и признаться, что это подстроено, что я сжульничал и не стоит чего-то от меня ожидать. Моя карьера в качестве хорошего ученика началась очень плохо – с напрягов и сожалений. Я спустил воду в унитазе, задаваясь вопросом: почему у меня всё всегда превращается в какой-то цирк?

Во дворе я заметил Этьена и Марселя. Их вдвоем поставили нападающими на правый фланг, потому что оба были левшами. Я называл этих братьев Метро с тех пор, как узнал, что есть станция метро «Этьен Марсель»[20]. Они просто отвратно играли на басу и барабанах, но я не обратил внимания на их музыкальные способности и взял в группу. Чтобы отметить рождение нашей команды, мы разбили бутылку яблочного сока о старую электрогитару, которую мне купил отец. Он же и подсказал нам экстравагантное словечко для названия группы – «Сверло» – и даже разрешил репетировать в мастерской у нас во дворе. Я понятия не имел, как ему взбрело в голову такое название… «Сверло»… И сперва подумал, что он на качество нашего звука намекает, ну да ладно… Однажды мы дали учителю музыки диск с нашими лучшими произведениями. Учитель оценил наш порыв, но, по его мнению, у нас возникли неполадки при записи, потому что он услышал только металлический стук и свист.

– Очень странно, – сказал нам учитель, немного смутившись, – кажется, что вы записывались в кузнице… или… на взлетной полосе!

Мы забрали диск и обиделись на учителя, потому что артисты – народ чувствительный.

Уже перед звонком на урок я спросил Этьена и Марселя, что они думают о моем положении. Конечно, я промолчал о том, что Мари-Жозе наверняка замешана во всём этом, поскольку и так чувствовал себя нелепо. Этьен предположил, что я действительно становлюсь «маэстро лазеек», о котором рассказывал уважаемый египтянин, и что мне стоит продолжать жульничать, чтобы остаться на высоте. Я пожал плечами.

– Это невозможно. Я слишком туп, чтобы жульничать эффективно. В прошлом году я попытался, а в итоге меня оставили после уроков и заставили отмывать все туалеты в школе. Нет, спасибо. К тому же меня мучает совесть. У вас такого не бывает?

– Нет.

Марсель посмотрел в небо и предложил мне просто усерднее заниматься и добиться успеха честным путем. Конечно, подводя итоги в туалете, я уже приходил к такому решению.

– Слишком поздно. Как только я пытаюсь учиться, всё превращается в китайскую грамоту. Например, я уверен, что сегодня вечером уже не буду понимать утренние уроки биологии про гладкие и морщинистые горошины, которые дают… ну, что-то там дают. Вот о чём я – вообще ничего не пойму!

– У всех великих рок-музыкантов была беда с учебой, – заметил Этьен.

Из уважения к сказанному повисла пауза.

– А ты действительно великий музыкант, – добавил он, чтобы просто что-то добавить.

* * *

После уроков я предупредил Хайсама, что не приду смотреть игру в шахматы, потому что меня ждет срочное дело.

– Жаль, – ответил он, – а я хотел показать тебе секреты сицилианской защиты…

Да они как сговорились! Я сделал вид, что не понял, о чём он, и сказал:

– Может быть, завтра.

– Не получится. Завтра суббота.

– И что?

– Шаббат. В этот день мы ничего не делаем.

– Но ты же египтянин, уважаемый египтянин. А твой отец – турок. Турок из Стамбула.

– Из Галаты[21], я попрошу. И что с того?

Я не придумал ничего достойного в ответ, да и в целом моя голова была занята другими вещами. Хайсам открыл дверь в комнату консьержа, где его отец плел косички из теста, водрузив на голову феску. Перед тем как закрыть дверь, мой уважаемый египтянин снова заговорил:

– Мне кажется, ты торопишься уйти из школы из-за сегодняшних подвигов.

Казалось, его взгляд-рентген просвечивает меня насквозь. Уверен, он даже скелет мой увидел.

– И что с того? – повторил я его слова, не задумываясь.

Хайсам медленно опустил голову, словно соглашаясь, что я ответил правильно, и у меня по спине побежали мурашки – я почувствовал, будто расту благодаря ему.

Я побежал ко въезду в деревню, чтобы не упустить Мари-Жозе. Я точно не переживу выходные, если не разберусь со всем этим немедленно. Мне захотелось снова зайти в церковь и помолиться о том, чтобы она была одна, но я подумал, что две молитвы за такое короткое время – слишком подозрительно. Там, наверху, наверняка не потакают малейшим прихотям. Так что я просто скрестил пальцы. И появилась она, одна, с копной волос, которые были похожи на пенный шар. Я набросился на нее, как истребитель. Мари-Жозе подпрыгнула.

– Надо же, ты меня напугал. Как дела?

– Никак.

– Интересно, почему? Тебя же сегодня просто захвалили?

– Именно из-за этого.

– Да что с тобой? Расскажи.

Я чувствовал, что закипаю, но всеми силами сдерживался, потому как она могла меня бросить прямо здесь, посреди улицы, и уйти домой. А мне хотелось бы обрисовать ситуацию ясно и четко – эти два качества очень важны в жизни, говорит папа. Я заметил, что она не надела свое огромное кольцо.