Впервые за много лет они соберутся чисто мужской компанией. Интересно, придет ли Шан — хотя бы для того, чтобы проверить, есть ли еще надежда им с Уиллом помириться. Однако отец накануне проговорился, что она не ответила на его приглашение. Странно: Шан всегда такая учтивая. Алекс понял, что она ждала звонка и просьбы прийти от самого Уилла — и совершенно напрасно. Ему подумалось, что Анна тоже могла бы поучаствовать. Они развелись два года назад, но до сих пор часто виделись: она терпела его ради Макса. Тем не менее Анна тоже по каким-то своим причинам отказалась. Но горше всего будет ощущать отсутствие мамы. Добрая, всепрощающая мать была для них как твердыня: объединяла их и в ссорах, и в огорчениях, беспристрастно поддерживая всех сразу.

Теперь отец молча справлялся сам, с головой уходя в работу; он служил сельским адвокатом и за свое добросердечие пользовался всеобщим уважением. Понемногу он свыкся с одиночеством и теперь избегал задушевных бесед. Вначале Алекс и Уилл старались почаще навещать его, но если отец и испытывал от этого какое-то облегчение, то им об этом не говорил. В доме прибиралась женщина из их деревни, по выходным отец возился в саду, но огонь в очаге угас окончательно. И в них всех отчасти тоже, подумалось Алексу.

Зато завтра все повеселятся! Уилл вернулся, а с ним скучно не бывает. «Уилл, умоляю, не надо сцен!» При этой мысли Алекс весело ухмыльнулся про себя, забрал сумки и пальто и направился к таможенному контролю. За пару месяцев они с Максом уже привыкли к пребыванию Уилла в лондонской квартире Алекса, и завтрашний день обещал быть исключительно приятным.

* * *

Вероятно, он на какое-то время отключился, а теперь очнулся. Вокруг в мрачном танце двигались чьи-то фигуры, напомнив Уиллу трагедийные постановки в театре «Глобус» — они обычно заканчивались зловещей сценой. Он вспомнил о пальто ангела. На витраже в Шартре он видел нечто подобное: там на человека тоже напали, а потом кто-то дал ему накидку. Жаль, что смысл той истории теперь забылся, как и содержание многих библейских притч; в памяти сохранилась лишь их значимость для истории искусства — одного из увлечений Уилла. Но так или иначе, в классике он разбирался куда лучше, чем в бесчисленных библейских притчах — сюжетных основах для витражей бесчисленных церквушек. На память приходили и Санта Фина в Сан-Джиминьяно, и Санта Лючия на Сицилии, но самаритяне и блудные сыновья сплетались в его сознании в один клубок с соловьями и нивами. Сейчас все эти несовместимые образы вдруг обрели для Уилла и суть, и смысл.

Приотворилась дверь, в нее проник свет. Уилл снова услышал того ангела — ему отрывисто отвечал тихий мужской голос, кажется, с легким акцентом. Затем дверь закрылась, и снова все стихло. «Сколько суеты, — подумал Уилл. — Чего ради все ходят вокруг меня на цыпочках?» Он хотел потрогать ключик, висевший на шее, чтобы убедиться в его сохранности, но — вот чудеса! — рука не желала ему повиноваться. «Они меня чем-то накачали, — сообразил Уилл, — вся эта Алексова братия!» И он не стал тревожиться из-за этого. Уилл решил обратиться к силуэту, плавно двигавшемуся возле, и расспросить, где он сейчас и что вообще происходит, но слова замерли на губах — он не мог исторгнуть ни звука. Наверное, стоило расстроиться по этому поводу, но Уилл чувствовал такую безмятежность и покой, что с готовностью позволил себе погрузиться в белые облака простынь, а его сознание отправилось блуждать наудачу. На удачу.

Где-то рядом тихо разговаривал отец — когда он успел прийти? Уилл улыбнулся, больше про себя. Генри обращался к кому-то в комнате, совершенно не замечая, что сын изо всех сил прислушивается, хотя не может разобрать слов. Уилл по привычке думал на итальянском (или все же на французском?) и никак не мог сосредоточиться на вопросах отца. Его не отпускали разнородные впечатления: сицилийская жара, запах лимонов, восхитительный вкус вина со склонов Этны… Но приятнее всего было вспоминать лодочную экскурсию на Фонте-Чиане и сочные побеги папируса, растущие из воды. С ним поехала хорошенькая сицилийская девушка — нет, она была из Тосканы, — и они одни-одинешеньки ждали лодку, несмотря на разгар сезона. Солнце палило нещадно; они делились запасами воды, хлеба и фруктов друг с другом и с лодочником. Густые волосы девушки, черные, пушистые, пахнущие цветами лимона, развевались на теплом ветру. На ужасно плохом итальянском Уилл пытался объяснить ей, что дельфинам было бы раздолье порезвиться в ее волнистых волосах, а она, мешая родной язык с английским, поведала ему историю о нимфе, за которой погнался Альф, древний поток. Нимфа смогла избежать его притязаний только с помощью Артемиды — та превратила ее в источник. Но поток все же настиг ее и заключил в объятия, и вода в них обоих стала соленой от такой нескромности. Это случилось прямо здесь, уверяла девушка. Уилл так и не понял, приглашала ли она его к «нескромным объятиям» или, наоборот, увещевала не гневить богиню, но в целом день удался во всех смыслах. До своего последнего часа Уилл будет вспоминать его очарование и целомудренную чувственность.

Генри Стаффорд неосознанным движением запустил длинные пальцы в седую, но по-прежнему густую шевелюру, словно пытался и сам найти где-нибудь убежище.

— Мы ссорились. Как все это бессмысленно…

— Мистер Стаффорд, — обратилась к нему стоявшая рядом женщина в белом халате, — не надо вспоминать о неприятном. Поверьте, это совершенно бесполезно — и для вас, и для него. Лучше поговорите с ним: мы не можем наверняка знать, что воспринимают люди в коме. Считается, что слух остается до последнего. Он сейчас знает вещи, которые недоступны нашему с вами пониманию, которые за гранью… Я очень в это верю.

— Он расспрашивал о родословной матери, об этом дурацком ключе… — Генри уставился на свою ладонь. — А я отказывался об этом говорить. Я рационалист — и, боюсь, неисправимый. Он уехал на все лето: вспылил и сбежал с досады на меня. А сегодня он должен был вернуться. Я хотел объясниться с ним вечером, побеседовать о матери… Это была удивительная женщина, мудрая, как никто из нас. Конечно, он по ней скучает. И мы все тоже. Почему же я сразу не рассказал ему все, что он просил!

Рут Мартин тоже было не занимать мудрости: годы работы в отделении интенсивной терапии научили ее быть внимательной к родным пациента — они нуждались в психологической поддержке даже больше, чем сам пациент. Последняя компьютерная томография не внушала надежд, но доктору хотелось помочь отцу пострадавшего пережить последние мрачные часы неопределенности.

— Значит, рассказывайте сейчас! Он выслушает от вас что угодно; может, ваш голос для него — самый желанный.

Но Уилл слышал только собственный голос, неимоверно оглушительный — вероятно, он хотел докричаться до брата: «Сэнди, quel âge auras tu demain?[12]Ты вроде бы Дева? Как и Астрея…[13]Она последней из богинь покинула эту землю…» Уилл не мог объяснить, какая между ними связь, и стал торопливо взбираться по горному склону. Над жерлом вулкана вилась струйка дыма. Он почти выбился из сил, но непременно хотел посмотреть, какой вид открывается с вершины, хотел прикоснуться к вулканической мощи. Он вспомнил, как Деметра облазала Этну в поисках дочери: он должен уведомить ее, что отыскал беглянку. Где он вычитал фразу: «Если ваша душа стремится в Индию, жаждет пересечь океан, то осуществить это можно в один миг»? Теперь позабыл. Его разум рыскал по необъятным неласковым просторам, называемым памятью. Это говорил Бруно — Уилл увидел его лицо.