— На следующей неделе мамин день рождения, — внезапно сказала Алексис.

— Да?

Немного повернув голову, она заглянула ему в глаза.

— Отчего-то на день рождения сложнее, чем в годовщину смерти. Странно, да?

Они редко обсуждали родителей, хотя оба потеряли по одному слишком рано: ее мама умерла от рака три года назад, а его отец — на войне в Ираке, когда Ноа было пятнадцать. Эти трагедии их связывали, делали членами некоего клуба, в который они вступили вопреки желанию и теперь разделяли чувства, непонятные тем, кто в этот клуб не входил. Слишком ранняя утрата одного из родителей вызывает в человеке ощущение одиночества — кажется, будто ты не такой, как остальные. Возможно, именно поэтому они и не поднимали эту тему, понимая друг друга без всяких слов и не испытывая необходимости описывать свою печаль.

Ноа проглотил комок в горле.

— Вовсе не странно.

— Как насчет тебя?

— Годовщина хуже всего, — признался он, но тут же покачал головой и уронил взгляд на колени. — Хотя, скорее, ночь перед ней.

— Почему?

— Потому что я невольно начинаю отсчитывать часы и минуты до того момента, как нам сообщили о его смерти. Не получается отвлечься, не выходит заснуть. К утру я чувствую себя… — Ноа замолчал, затрудняясь с выбором подходящего слова.

Алексис не торопила, лишь терпеливо ждала. Возможно, это качество появилось у нее благодаря общению с жертвами насилия, однако Ноа подозревал, что она всегда была такой — хорошей слушательницей, хорошим другом, хорошим человеком.

— Совершенно беспомощным, — наконец нашел он нужное слово. — Я ничего не могу поделать. Не могу вернуться назад и все исправить.

Она понимающе кивнула, сочувственно улыбнулась и вновь положила голову ему на плечо.

Тихо потрескивал огонь в камине. Пирожок в ногах кровати причмокивал, вылизываясь. Алексис вздохнула. И внезапно в груди что-то вспыхнуло, словно солома, на которую упала искорка. Они вовсе не впервые сидели так близко; смотря фильмы, она обычно закидывала ноги ему на колени, а пару недель назад заснула у него на плече. Однако сегодня все казалось другим.

Возможно, виноваты подколы друзей: посеянные ими зерна сомнения начали прорастать. А возможно, друзья правы: Ноа действительно испытывал к подруге романтические чувства и теперь, видя ее такой беззащитной, уже не мог их игнорировать. Тем не менее, хоть он и не был садоводом, одно он знал: растения прорастают только в свое время. А Ноа упустил тот момент, когда их отношения могли перерасти в романтические. Рискнуть их дружбой теперь было безумием.

Особенно прямо сейчас. Ноа не запирал себя во френдзоне. Он был для Алексис настоящим другом.

— Мама никогда не говорила об отце?

— Ни разу. По крайней мере не называла его по имени. — Алексис облизала пересохшие губы. — Когда мне исполнилось восемнадцать, она предложила все рассказать, но я не хотела ничего знать. Это казалось неважным — очевидно, отцу не было до меня дела, так зачем мне думать о нем?

Насколько Ноа мог судить, ему и сейчас нет до нее дела. Этот урод посредством одной дочери пытался надавить на жалость другой — той, которой никогда не интересовался, — чтобы она рискнула своей жизнью ради спасения его ничтожной душонки.

— Что собираешься делать? — наконец спросил Ноа.

— Понятия не имею.

— Не обязательно что-то делать, ты ведь знаешь? Ты ничего им не должна.

Алексис подавила зевок.

— Глаза слипаются.

— Тогда поспи. Нужно хорошо выспаться, чтобы оправиться от потрясения.

Она вновь зевнула, и Ноа забрал кружку из ее слабых рук.

— Ложись.

— Уже уходишь? — почти испуганно спросила она, приподнимая голову и заглядывая ему в глаза.

Ноа поцеловал ее в лоб.

— Никуда я не ухожу.

Немного отодвинувшись, Алексис свернулась калачиком. Вскоре ее дыхание выровнялось и замедлилось. Ноа же сумел заснуть лишь спустя несколько часов.

Воздуха не хватало. На грудь давило нечто тяжелое и теплое. Ноа проснулся с резким вдохом. Из тьмы на него уставились горящие желтые демонические глаза.

Пирожок.

Вот и все. Настал конец. Котяра увидел его спящим рядом с любимой хозяйкой и решил довести дело до конца — навсегда избавиться от врага. Он стоял на его груди, вцепившись когтями в футболку, взгляд источал ненависть.

— Эй, — прошептал Ноа, покосившись на Алексис, — она крепко спала. — Спокойно, приятель, не горячись.

Пирожок раскрыл пасть, и на грудь что-то бухнулось. Ноа присмотрелся — дохлая мышь.

— Твою ж!.. — прошипел он, вскакивая с кровати. Пирожок недовольно мяукнул, вцепившись в его футболку, затем отпрыгнул, словно горгулья. Мышь упала на пол с глухим стуком.

Алексис зашевелилась, но не проснулась. Ноа глянул на мерзкую тушку — надо скорее убрать и вымыть пол. Он тихо прошел в ванную, отыскал под раковиной салфетки и пакет. Сидящий у лестницы Пирожок не по-кошачьи зарычал, когда Ноа проходил мимо, и тот едва сдержался, чтобы не показать засранцу средний палец.

Задержав дыхание, он поднял грызуна салфеткой и засунул в пакет. Алексис вновь зашевелилась, и он замер. Ее грудь медленно вздымалась, на лице — совершенно спокойное выражение, впервые на его памяти. Захотелось лечь рядом и крепко ее обнять.

Именно поэтому Ноа заставил себя выйти из комнаты. Спустившись вниз, он выбросил мышь в ведро у заднего входа, затем вытащил из кармана ключи от машины. Сон как рукой сняло, так что он решил заняться чем-то полезным.

Достав из салона рюкзак, Ноа вернулся в дом, упал на диван и открыл ноутбук, после чего быстро ввел «пересадка почки» в поисковик. Первая же ссылка отправила его на сайт клиники Мэйо, одного из крупнейших частных медицинских центров мира. Он откинулся на спинку дивана и пролистал информацию.

«В Соединенных Штатах каждый год проводятся тысячи операций по пересадке почки… больший шанс на успех при пересадке от живого донора… минимальный риск дальнейших проблем со здоровьем для донора… полное восстановление после операции в течение полутора месяцев».

Ноа просмотрел еще несколько ссылок, но везде примерно одна и та же информация: пересадка почки — весьма безопасная процедура для донора с небольшим риском для жизни и здоровья, а при донорстве от кровного родственника уменьшается вероятность отторжения органа организмом реципиента.

Ноа провел руками по лицу. Уставившись в потолок, он представил спящую там, наверху, Алексис — теплую, расслабленную. Застонав, вновь взглянул в ноутбук и в этот раз ввел имя Эллиотта Вандерпула. Спустя всего пять минут он понял: мужчина повинен не только в том, что бросил собственную дочь.