И не четыре года, а пять, мой памятливый друг. Пять, с того дня, как я лично поехал к герцогу Лемье познакомится с его старшей дочерью, Аурелией. Но на свою беду встретил четырнадцатилетнюю Катарину.

Встретил — и пропал. Погиб, сгинул, растворился в её искрящемся смехе, заблудился в сияющих глазах. Исчез, утонул, потерялся. И первый раз полной грудью нахлебался той вонючей жижи, что называется долг и возложенные обязанности.

Такова была воля отца — взять в жёны старшую наследницу рода Лемье. И я её исполнил. В точности. Забыв кто я. Поправ что я. Женился на Аурелии. Отринул нечестивые мысли. Надел корону. Усвоил правила игры. Принял брачный обет.

И что? Гнусные боги оценили мою жертву? Жалкие подданные отблагодарили за усилия, что я приложил для наведения порядка в стране? Мерзкая судьба дала мне шанс прожить остаток жизни благочестиво и достойно? Трижды нет.

Аурелия умерла. Все, начиная от городских попрошаек и до высокородной знати недовольны моим правлением. А я вынужден вновь жениться, потому что должен исполнить волю отца. Потому что королевскому роду нужен истинный наследник. И я был обречён против воли бегать за той, что внесена в завещание.

За той, которой я ненавистен. За той, что засела занозой в сердце.

Наверное, Барт прав. Сегодня я должен быть счастлив.

Ведь я, Георгиус Рекс Пятый, по прозвищу Серый Пёс, как всегда, победил. Получил всё, что хотел. Девушку, которую люблю. Ненависть, которую заслужил. И титул, которого недостоин.

Младший сын короля, я должен был бесславно сгинуть в одном из сражений. Получить кинжалом в сердце в пьяной драке в случайной забегаловке. Или нож в спину от мужа какой-нибудь соблазнённой красотки. Но судьба оказалась ко мне более жестока — подсунула мне эту девчонку.

Дикое, необузданное создание, которое предпочло умереть, лишь бы не становиться моей женой.

И я ведь почти смирился с её смертью. Был готов к тому, что всё это сейчас закончится. Этот мир опустеет без неё, но и сердце больше не будет требовать того, чего больше нет.

Но она вдруг передумала.

И на миг, всего на один короткий миг мне вдруг показалось, что перед лицом смерти я показался ей не настолько ненавистен. Что она увидела что-то во мне, разглядела. Хоть и несла чушь, которую я не слушал. Но взгляд её вдруг прояснился, ожил, заиграл янтарными искрами. Тот самый взгляд, озорной, ехидный, за который я душу готов был продать Орту. За который когда-то, долгих пять лет назад, я и полюбил её окончательно и бесповоротно.

Но я сам потушил этот огонёк навсегда. Я виноват. Из-за меня она в тот день сбежала. Из-за меня пережила что-то, что изменило её навсегда. Что-то, что она не смогла мне простить. В её сердце не осталось ничего, кроме ненависти. Чистые искры радости и веселья в её душе потухли, оставив место лишь тлеющим углям презрения и ненависти.

Да, я добился своего. Пусть не по доброй воле, но и не по моей прихоти — под гнётом обстоятельств она стала моей женой. И теперь только смерть разлучит нас. Но какой ценой!

Тяжёлый вздох вырывается из груди, когда снова вспоминаются её слёзы. И её покорно раздвинутые ноги. Я был ей противен, мерзок, неприятен, но она смирилась. Ей пришлось, ведь она обязана родить супругу детей. Или закончить свои дни в борделе.

И у меня так мало времени, чтобы дать ей шанс, что пусть лучше ненавидит. Похоронит меня и утешится.

Проклятая отравленная рана в боку.

Ведунья сказала: мне остался год. Может, меньше. Может, я успею благословить своего сына. Может, нет. А может, вообще всё это зря. Зря я цепляюсь за эту жизнь. Зря машу лапками как глупая утка, что не может взлететь из-за перебитого крыла, но ещё наивно надеюсь успеть что-то сделать.

— Георг! — догоняет меня Барт почти у самых ворот в замок.

— Я слушаю тебя, — оборачиваюсь к другу.

— Есть что-то, что я должен знать по поводу этой женитьбы?

— Есть что-то, чего ты не знаешь?

— Да, Георг, — хмурится мой генерал, пока медленно поднимается решётка на воротах. — Ты что-то скрываешь от меня, — он озабоченно чешет густую бороду. — Нет, мне не обидно. Ты — король. Ты должен хранить свои секреты. Но я беспокоюсь, что это груз, который тебе не потянуть в одиночестве.

— Спасибо, Барт! — я оборачиваюсь, чтобы посмотреть в его голубые глаза. — Я справлюсь. Как всегда, справлюсь.

— Ты можешь поделиться.

— Спасибо, Барт, — тяжёлый вздох рвётся из груди независимо от моего желания. — Но это груз, который мне не разделить с тобой.

Оставив слуге коня, поднимаюсь в покои королевы.

На ходу выслушиваю последние новости от её камеристки.

По мнению лекаря, есть большая вероятность зачать наследника именно в эти дни — тем лучше для неё. Чем быстрее понесёт, тем скорее отстану.

Отказалась от лекарства? Тем хуже для неё. Пусть строит из себя мученицу сколько хочет. Буду пользовать её по прямому назначению независимо от её желания.

— Все прочь! — прогоняю служанок и вхожу…»

Стойкое ощущение, что я лежу в лесу, уткнувшись носом в подстилку из мха. Пахнет отцветающими травами, хвоей, грибами и сверху меня придавило деревом.

И глаза открывать не хочется. И бок болит. И картинки воспоминаний мелькают перед глазами, как надоедливые мухи.

Какой-то горбатый мост. Вставший на дыбы конь. Убегающая в лес девчонка… Другая девочка, с рыжими, густой копной, кудряшками… С гобелена?.. Я бегу за первой. Больно хлещут по лицу ветки… А потом Ленка разливает по стопкам водку. На моей кухне.

— Пей, подруга! Подумаешь, мужик от неё ушёл. Другого найдёшь.

— Найду, — размазываю я по щекам тушь. И зачем-то вою, уткнувшись в салфетку. — Он сказал, я дурная, поэтому не смогла выносить ребёнка.

— Ты ни в чём не виновата, Даш, — гладит она меня по голове. — Просто так иногда случается, дети рождаются нежизнеспособными…

Церковь. Белое платье. Нет, не на мне, на девушке что я под руку веду к алтарю… Стадо коз, глупых, пугливых, белых. Они сбились в кучу, блеют, жмутся друг к другу… И снова коза, тоже белая, рогатая, но теперь одна, на развивающемся зелёном полотнище…

— Лен, ты здесь? Лен? — пытаюсь я разлепить глаза. — Ты, здесь, каза?

Вязко, как в болоте бултыхаются мысли. Свои, чужие воспоминания. Прошлое, настоящее. Всё смешалось. Кто я? Где я? Что вообще происходит?

Пока ясно только одно: дерево, что меня придавило — это чья-то мужская рука.

— Катарина! — где-то над ухом, словно гудит комар. Вот опять: — Катарина!