По оперативным данным, в конце 1933 года восемьдесят семей остяков и самоедов верховья Казыма собрались близ своего священного места и избрали нового вождя «всего остяцкого и самоедского народов». Им стал остяк Ефим Семенович Вандымов. Сюда съехались остяцкие роды верхнего течения реки: Вандымовы, Молдановы, Ерныховы, Лозямовы, Сенгеповы, Тарлины и другие, а также самоедские роды, жившие возле озера Нум-То. На этом сходе было принято решение о начале войны: если придут красные, то «воевать с ними до смерти». Вскоре власти получили ультиматум восставших из семи основных пунктов. Вот некоторые из них:

«Отменить всякие аресты туземцев и судить их только своим судом и из тундры никуда не увозить.

Не отбирать у кулаков оленей для культбазы и не заставлять туземцев работать на культбазе.

Снять налоги с кулаков, не облагать их твердыми заданиями и не привлекать к суду за невыполнение этих заданий.

Закрыть на культбазе интернат и не брать обучать детей в школу, а тех, которые учатся сейчас, из школы вернуть родителям…»

Ультиматум заканчивался словами, что в случае неудовлетворения этих требований «пойдем войной».

Власти поняли, что мирным путем конфликт не разрешить. Тем более что ни одно из этих требований удовлетворять не собирались, поэтому-то срочно и вызвали войска из Екатеринбурга. Вот получается, что Чухновский теперь возглавляет пятый поход на восставших.

Сколько же их, мятежников? На сходе было восемьдесят семей. А семьи у них большие. Если взять в среднем по пять человек, то получится четыреста. Пусть сто — сто пятьдесят из них малые дети и грудные младенцы. Пусть еще примкнет к ним в округе 20–30 семей, что не приняли участия в сходе. Это еще сто — сто пятьдесят человек. Малых и грудных — 40–50.

В общей сложности будет 500–550 человек. Пусть из них поставят под ружье половину — двести пятьдесят — триста. Если жители других рек не примкнут к восстанию, то в обычных условиях с ними можно было бы разделаться за одну хорошо спланированную войсковую операцию. Тут же много неясного и непредсказуемого. По поступающим сведениям, наравне с мужчинами здесь «воюют до смерти» и женщины, и дети. Как это было с семьей Сенгеповых. Но все равно для регулярных войсковых частей это слишком незначительная сила.

И командир красных начал рассуждать вслух:

— Ну, недельку туда, до их логова. Столько же на обратную дорогу. Там неделька-другая понадобится. За месяц управлюсь. Больше не потребуется.

— А если все затянется?

— Ну, такому не бывать. Управлюсь быстро. У меня опыт большой. Недаром же бросили сюда. Не к теще на блины.

— Не знаю…

— Ну, думай до утра. Надумаешь — в отряд зачислим.

— Может, и надумаю. Ведь во мне бунтарский дух сидит, — рассмеялась девушка.

— Что за бунтарский дух?

— Это с детства мне так говорили. Мол, много кровей в тебе смешалось: и остяцкая, и казацкая, и питерско-разночинная, вот и несет тебя вечно туда, куда, может, и не следовало бы…

Они оба помолчали. Потом Чухновский поинтересовался:

— Может, тебя бойцы пугают? Все же одни мужики…

Она дернула плечом, взглянула на него сверху вниз, со смехом ответила вопросом на вопрос:

— С таким-то командиром?!

Он тоже усмехнулся в усы: вот девка-то — нигде не пропадет!

На другой день Машу Оболкину зачислили в отряд красных, и она засобиралась в поход на неведомое правобережье Оби, захваченное восставшими остяками.

Аэроплан, заполняя гулом все небо, стал описывать круг, как бы накидывая на упряжку огромную петлю.

Матерь Детей остановила оленей посреди кочкастого болотца с редкими сосенка-ми. Укрыться все равно негде — поблизости нет ни леса, ни бугорка. Она всем существом почувствовала, что сейчас это крылатое чудовище-хищник начнет затягивать петлю, чтобы удавить ее вместе с детьми. Она знала, что аэропланы в хорошую погоду охотятся за каждым человеком. А сегодня день что надо. Все как на ладони видно. Но у нее блеснула надежда. Надежда на спасение. И она быстро завязала вожжу на первый копыл нарты.

Роман тут же соскочил с сиденья и громким шепотом, словно летун мог услышать, предложил Матери:

— Давай стрельнем!.. Стрельнем, что ль?!

— Нет-нет! — закричала Мать. — Не показывай ружье!

У нее была надежда на другое. И она скороговоркой скомандовала:

— Анна! Мария! Слезайте с нарты! Выходите на дорогу!

Девочки поспешно спрыгнули со своих мест. Матерь Детей, командуя, одновременно разъясняла свои действия:

— Становитесь на дорогу! Назад идите, подальше от нарты. Пусть крылатая машина нас хорошо видит! Пусть видит, что мы не воины. В руках у нас нет ружей. Мы с красными не воюем. Мы красных русских не убивали. Пусть видит, что тут дети и женщины! Мы к себе домой едем. Мы никого не трогаем…

На нарте, внутри меховой полости, в люльке спал самый младший, Савва. Мать хотела взять его на руки, чтобы крылатая машина все видела. Вот, мол, самый младшенький, он еще не ходит, на руках его носим. Не станешь ведь с ним воевать, хоть ты и красная крылатая машина!.. Но Мать не успела вовремя взять Савву на руки. А суетиться было нельзя. Это она чувствовала всем нутром. Аэроплан может подумать, что она из полости нарты вытаскивает ружье и патроны. Нет, надо твердо и уверенно стоять перед красной машиной. Не нужно показывать, что мы боимся красных, что мы виноваты перед ними. Так Савва один остался на нарте.

Между тем аэроплан замкнул небесную петлю, развернулся на закатной стороне и устремился прямо на беззащитный выводок женщины. А она уже всех расставила по своим местам: Романа позади всех, за свою спину, и сказала ему:

— Ты, Роман, тут будешь стоять. Ты у нас в мужской малице. Хоть и мал, а могут принять за воина… Поэтому стой за нами и не высовывайся!

А дочерей поставила перед собой, чуть впереди. С левой руки — Мария, с правой — Анна. Все трое в женских ягушках и платках. Сразу видно — тут две девочки и одна женщина. Все безоружные, бежать и прятаться от красных не собираются.

Теперь Женщина заговорила языком детей, от их имени:

— Нас не надо убивать. Мы только-только на свет вылупились. Мы еще совсем маленькие. Нам еще надо пожить. Мы еще жизни-то не видели. Мы еще на Солнышко не налюбовались. Мы еще на Луну не насмотрелись. Мы еще путей-троп не успели по жизни натоптать…

Все стояли лицом к аэроплану. Он, гудя, все приближался, напоминая хищную птицу с расправленными когтями. А когтями казались ее лыжи-ноги, на которые она падает на ровный лед рек и озер. За опасную птицу принял ее и молодой рыжий пес Хвост Крючком. Натянув цепь, вскакивая на задние лапы, он не-истово облаивал неведомую ему птицу. А Пойтэк, пнем застыв возле копыла нарты, почему-то смотрел не на небо, а на своих хозяев посреди голого зимника.