— На войне пуля все может излечить…

— Конечно, может, — согласилась Маша.

Потом они надолго замолкли. Наконец Чухновский прервал молчание:

— Маша, ты замужем?

Маша секунду-другую помедлила, потом протянула неопределенно:

— Не-а… То есть…

Ответ развеселил красного. Хохотнув, он переспросил:

— Так есть муж или нет?

— Есть, — сказала девушка. — Но только сейчас его нет дома.

— Где же он?

— На промысле.

— Когда приходит?

— В конце сезона.

— Это в конце зимы?

— Да, конечно.

Красный снова помолчал. Потом сказал:

— Маша, у тебя необыкновенные руки… Ты могла бы с нами пойти на войну?

— Кем?

— Санинструктором, конечно. Или военфельдшером.

— Что, своего нет?

— Есть, но коновал. Ему бы только коней лечить.

— А там, в тундре-тайге, коней-то не будет, да?

— Точно. Да и хворь к нему какая-то пристала. Может, простыл в дороге. Какая от него польза?

— Кони останутся здесь.

— Да. Ну что, пойдешь?

— Что я там буду делать? — наивно спросила она.

— Раненых станешь лечить.

— Их же в стационар надо отправлять.

— Ну, так первую помощь будешь оказывать.

— Так это любой мужик сделает.

— Ну… мирным остякам станешь помогать. Если, правда, таковые найдутся.

— У них там своя медицина.

— Ну как, пойдешь?

— Кто ж добровольно ходит на войну?!

— Верно, добровольцы только сдуру прут. Но ты-то в обозе будешь, в тылу, а не на передовой. В атаку-то не пойдешь… Опять же аэропланы будут. В случае чего всегда можно выдернуть из любой заварушки. А аэропланы специальные: на лед могут садиться, на реки и озера.

— Поди разберись там, где передовая, а где тыл.

— Разберемся. Хотя это как на партизанской войне.

Раздался стук в дверь. После разрешительного окрика на пороге вырос его помощник, малый неопределенного возраста, с довольно потрепанным жизнью лицом, на котором выделялись мертвые, без всякого выражения, глубоко посаженные глаза и вечно розовые прожилки, просвечивающие сквозь кожу щек и носа. Увидев девушку, он дернул вверх левое приопущенное плечо, вытянулся и бодрым, но немного писклявым голосом стал докладывать что-то о транспорте на следующий день. Командир оборвал его на полуслове, махнул на дверь: мол, я занят, попозже, потом разберемся. Помощник четко развернулся, шаркнул валенком и вышел.

— Это мой помощник, Мингал, — сказал командир. — Гад, конечно. Но свой, рабоче-крестьянский. И очень исполнительный…

Командир немного лукавил, говоря так про своего помощника. Уж больно тот был изобретателен и безжалостен в борьбе с врагами революции и Советской власти. Так уж старался, что чуть ли не выворачивался из собственной шкуры. Казалось, он замаливал какие-то свои старые грехи. Как-то командир полушутливо сказал ему: «Мерещится мне, Мингал, что когда-то, на заре Советской власти, ты вешал комиссаров…» Помощник вдруг начал заикаться: «Н-н-н…» Командир поинтересовался: «Что значит н-н-н?» Мингал наконец обрел голос: «Н-никак нет, товарищ командир!» После этого Чухновский стал сомневаться в нем еще больше. Тем более что в биографии помощника были темные пятна, о которых тот толком ничего не мог сказать. Гордился тем, что ему, как и командиру, досталось имя вождя мировой революции. Но еще на гражданке, чуть ли не с детства, друзья-приятели переиначили его славное имя, называли его Лодька.

Бойцы его недолюбливали и побаивались за злопамятный и мстительный характер, за глаза его называли Мингал-Мангал-Мандал. Многих, особенно при первом знакомстве, он озадачивал: не могли сразу понять, что это — фамилия, имя или кличка. А командир, бывало, в гневе и вовсе перевирал его имя, и у него получалось крепкое матершинное слово. Но, однако, главу войска он устраивал. И сейчас Чухновский повторил:

— Исполнительный… Расшибется, но выполнит приказ. Хоть и гад…

Похоже, любимым словечком командира было «гад». Он употреблял его больше не в ругательном значении, а, наоборот, придавая ему одобрительный оттенок. Получалась как бы награда за пронырливость и находчивость.

Маша молчаливым, но по-женски любопытным взглядом проводила помощника командира, а потом, продолжив прерванный разговор, спросила:

— А что, командир, и без моей воли можешь забрать меня?

— Ну, по случаю военного положения любого могу мобилизовать.

— И меня в том числе?

— Да. Но без твоего желания не сделаю этого.

— Сколько времени все это займет?

Командир задумался. По приезде он ознакомился с документами, с предысторией Казымского восстания. Конфликт назревал давно. Еще в 1931–1932 годах начались трения между остяками и местными властями. Именно тогда сотрудники ОГПУ арестовали в верховье реки Казым четырех авторитетных и зажиточных остяков, «кулаков», говоря языком официальных документов, и увезли в город. Остяки потребовали освободить арестованных. Тогда власти отправили к ним для разрешения назревающего конфликта руководителя Казымской культбазы Шершнева и председателя Интеграл-союза Хозяинова. Но эти посланцы, однако, прибыв на факторию, базу Урал-пушнины в районе Нум-То, занялись не переговорами, а производством… самодельных бомб. Они называли их гранатами. Выбирали серединку редьки, насыпали туда порох, а вместо взрывателя вставляли фитиль из ниток. По верховьям рек быстро разнеслась весть, что красные русские готовятся к войне. Не менее странно повела себя и вторая группа переговорщиков от властей. Они доехали до Божьего озера и ни с чем вернулась обратно, говорили, якобы поднялась метель и они заблудились, потеряли дорогу. Хотя каюры-проводники были из местных и не могли не сориентироваться в своих вотчинах. Между тем конфликт все углублялся. Потом поехала на переговоры третья, более многочисленная группа. Она тоже заняла странную позицию: первоначально решила расправиться с остяцкими богами, а потом приступить к переговорам. Возможно, переговорщики полагали, что мятежники без богов будут более сговорчивыми. Группа пропала без вести. Позднее выяснилось, что вся она погибла. Идея уничтожения остяцких богов принадлежала члену этой группы комиссарше Ш., представителю Уралобкома. Размахивая револьвером, постреливая по святыням, она поднялась на священный остров, куда никогда не ступала нога чужеземца. Так была осквернена главная, особо чтимая земля коренных жителей. Такого кощунства остяки уже не могли терпеть. Практически с этого дня начались военные действия между двумя сторонами — остяками и Советской властью. Затем к мятежникам была отправлена четвертая, оперативная группа сотрудников ОГПУ. Но она была уничтожена практически одной семьей. Григорий Сенгепов с женой вступили в бой и побили оперативников. Правда, сами супруги тоже погибли.