обманчивое лицо, мягкое и мясистое, но жёсткое и полное цинизма. Это было лицо бескомпромиссной силы и язвительной насмешки. Лицо, которое было полной противоположностью его собственному.

Возвращаясь к изолированному участку дороги Висконсина, Фред задавался вопросом, каково это — иметь такое лицо и смотреть на мир этими холодными и неумолимыми глазами?

СЕМЕЙНЫЕ ЦЕННОСТИ

Табби Монро припарковала свой Kia Soul в конце крутой дороги, ведущей к усадьбе на Горном хребте. Накануне вечером шёл сильный снег, но даже если бы его не было, она всё равно не смогла бы наверстать упущенное в маленькой машине. Потребовалось бы что-нибудь посерьёзнее, как говорил папа. Может быть, большой пикап или полноприводный автомобиль. У неё не было ни того, ни другого, поэтому она припарковала Kia, укуталась и отправилась пешком.

Она брела по снегу глубиной по щиколотку, находя опоры, чтобы подняться на высокие места с густым подлеском и худыми стволами Иудиных деревьев, среди которых она играла в детстве. Тогда она и её младшая сестра Мэйбл сделали горы Западной Вирджинии своей игровой площадкой. Острый гранитный выступ вместо носа пиратского корабля, длиннолиственные сосны вместо сказочного леса, старый искривлённый платан за домом для разыгрывания библейских историй. Мэйбл в образе Закхея на ветвях, она в образе Иисуса на улицах Иерихона.

После того, что казалось вечностью карабканья, но длившегося не более пятнадцати минут, Табби очутилась на старой усадьбе. Там прошла её юная жизнь, хорошая и плохая, радостная и трагичная. Она уехала из Горного хребта двадцать лет назад, надеясь оставить всё это позади — бедность, невзгоды, надменные предрассудки горожан, — но на самом деле это никуда не делось. Эти босоногие лета и обморожённые зимы, поношенная одежда и бесплатные школьные обеды… всё было такой же частью её, как кровь, кости и сухожилия.

Она стояла и какое-то время смотрела на усадьбу, прежде чем набралась смелости подойти. Высеченное из крепкого гикори, с промежутками из тёмно-красной глины из поймы, трёхкомнатное строение простояло здесь почти сто пятьдесят лет. Сначала там жили прадедушка Монро и его семья, затем дедушка Иезекииль и бабушка Мисси, и, наконец, папа и мама. После того, как в возрасте пятидесяти семи лет папа умер от чёрного лёгкого, мама была единственным жильцом дома, живя там высоко в небе в одиночестве, занимаясь своим ремеслом для тех, кто в нём нуждался. Эта служба, как и её долгая жизнь, закончились четыре дня назад. Она была похоронена и за ней молились на семейном кладбище Монро, к счастью, до того, как наступили снег и сильные морозы.

Её мать, Латаша, или просто «Тош» для тех, кто знал её лучше всего, была знахаркой с самого раннего возраста, с двадцати девяти лет. Смешивала травы, коренья и горные растения, изготавливала зелья и припарки для всего, что беспокоило людей. Говорили, что она может предсказывать будущее по слюне и пыли и разговаривает с воронами и сойками, как с детьми. И она могла возложить руки на тело женщины, сказать, была та беременной или нет, и определить, будет ли её первенец мальчиком, девочкой или мертворождённым.

Мама Тош честно выполняла свой долг. Её предки были известны в горах Голубого хребта как целители и предсказатели. Её мать была знахаркой до неё, а её отец был седьмым сыном седьмого сына, который никогда не видел своего отца… человека, который мог выгнать молочницу изо рта ребёнка, дуя в неё своим дыханием и божественной водой из глубоких колодцев в самых засушливых местах.

Табби любила и презирала свою мать по разным причинам. Ненависть в основном возникала и гноилась из-за Мэйбл. Милая, не по годам развитая Мэйбл с волосами цвета кукурузного шёлка и глазами, такими же голубыми, как новый, купленный в магазине ситец. Мэйбл, которая мучительно и печально умерла от лейкемии, потому что мама предпочла своё лекарство городской медицине. Если бы Мэйбл родилась в долине, а не в высокогорье, и в семье с лучшими средствами и образованием, у неё мог бы быть шанс. Вместо этого она сморщилась и увяла, как летний цветок на осеннем морозе в свой пятнадцатый день рождения.

Табби поднялась по высоким деревянным ступеням на крыльцо и на мгновение замерла. Папины и мамины кресла-качалки с тростниковыми спинками всё ещё стояли там, как и каменные ступы, в которых Тош перемалывала дикий женьшень, купену и корень оши от артрита и подагры, а также лепестки розы и сушёные ягоды бузины для весеннего тонизирующего средства и тому подобного.

Она прошла через крыльцо и открыла дверь. Никакие замки никогда не преграждали вход в дом Монро. Подъём был слишком пугающим для неуклюжих воров, да и брать там было нечего. Главная комната хижины была красивой и уютной с тех пор, как летом папа получил премию от угольной компании и приготовил место для работы мамы. Из Бекли были привезены крепкие пиломатериалы и гипсокартон, и работа была сделана вручную папой и её дядей Клодом.

Кислый привкус расцвёл во рту Табби. Клод. Она выбросила неприятное имя из головы. Он родился от бабушки Мисси, но получил прозвище Дьявол на семнадцатом году жизни. Бродяга и игрок, пьяница и блудник.

Она переключила свои мысли на другие вещи. Утешительные вещи, а не те, что кусают за живое. В углу, между западным окном и большим очагом из камней с ручья, стояла Дугласова пихта в ведре из-под жира. Мама Тош срубила её и принесла за день до своей смерти. Её мать любила Рождество и всё, что связано с этим временем года. Домик Монро, хотя и захудалый и унылый, никогда не выглядел таким в декабре месяце. Мама всегда украшала крыльцо диким остролистом и вечнозелёными растениями, вязала носки для скудных подарков, которые они получали от Святого Ника, и пекла пироги и печенье из натуральных ингредиентов, которые она собирала в горной глуши.

И больше всего на свете она любила свою рождественскую ёлку и игрушки, которые её украшали. Гирлянды из попкорна, крыжовника и омелы, ленты, звёзды из фольги и снежинки, которые Табби и Мэйбл вырезали из газеты мамиными швейными ножницами. И там были сокровища… особенные сокровища.

Табби посмотрела на верхнюю часть большого шкафа с фарфоровой посудой Blue Willow и хрустальной посудой. Коробка из-под обуви была там же, выцветшая и потрёпанная, как всегда. Она посмотрела на рождественское дерево, опечаленная тем, каким бесплодным оно выглядело. Подтащив кухонный стул к шкафу, Табби подошла и взяла коробку. Она поставила её на столик рядом со стулом Тоши —