так нежно и так сильно, чтобы навсегда запомнить, такую хрупкую и маленькую, такую сильную и смелую, ту, что навсегда будет моим героем, храброй меленькой женщиной, по которой я тоскую каждый день, которой ничего в этом мире не жалко, которую я так сильно хочу увидеть и уберечь от всего злого и грустного. Ты хотела сыграть в карты, а я ушла спать. Ты хотела больше говорить, а я хотела молчать. Ты хотела для меня любви, а я хотела быть сильной. Ты для меня самый прекрасный человек на земле. И я так сильно люблю тебя и скучаю. Моя сильная, смелая женщина. Мое самое теплое солнышко, самая добрая и любящая бабушка. Мое сердце навсегда твое. Я держу тебя за руку, я рядом.

На самом последнем этаже в доме напротив сидит чайка. Сидит и смотрит на провода, а может просто мечтает о том, о чем все чайки мечтают. Об этом сказать не могу, у меня NDA.

После нашего последнего попутчика мне особенно тяжело и неспокойно. Он вышел возле остановки железнодорожной станции, весело помахал нам вслед и скрылся за березами. Я устала от дороги, Д. же, казалось, ничего уже не может утомить. Он испытующе посмотрел на меня и заглушил двигатель. Не поворачиваясь, чтобы взглянуть на него, я чуть ли не вывалилась с пассажирского сиденья в улицу.

Вечерело. Небо меняло краски каждые пару минут, я не хотела ничего, кроме беспрерывного созерцания проплывающих мимо облаков, качающихся вдали веток деревьев и наперебой разрывающих небо криков чаек. Мне так хотелось, чтобы они кричали громче, устроили потасовку, раскидали вокруг мусор, заставили нервничать и чертыхаться людей в округе. Я бы хотели потасовки. Но опустилась на скамейку в маленьком парке. Д.присел слева от меня. Наши руки соприкасались, и я невольно словила себя на мысли, что хочу продолжить в вечности этот момент. Только не двигайся и не отдаляйся, у тебя такая горячая кожа, а мне так холодно этим вечером, словно я все еще в том сне под толщей ледяной воды, пытаюсь выбраться и надышаться, а легкие щемят, они переполнены и просолены. Он слышит меня и совсем не двигается, смотрит на проходящих мимо людей и собак, свободной рукой поправляет выбившуюся прядь.

Теплая ладонь Д. на моем плече как манна, она говорит мне о том, что все верно, что все в порядке, что я на своем месте, что ему можно вверить жизнь и не бояться, что заблудишься. Я с ним словно бы неспешно ступаю по мокрому асфальту темной улицы, слабо освеженной фонарями, но ведущей вперед, под легкий летний ветер, лениво треплющий скулы, запутывающий волосы, просящий дышать глубоко. Я с ним другая, а может быть, я с ним — я? Как долго я жила чужими жизнями, боясь поднять глаза на мир, боясь быть громкой и счастливой? Как можно знать, что с ним я становлюсь другой, а не собой? Как можно сомневаться, что с ним я становлюсь собой, если чувство это приносит мне покой и ясность, тепло и любовь, свою значимость и право быть живой. Я поворачиваюсь к нему и убираю за ухо выбившиеся волосы. Сердце начинает биться быстрее, мои холодные руки согреваются. Д.чуть заметно улыбается и обнимает меня за плечи. Тепло разливается по телу, оно тяжелеет и расслабляется. И с ним расслабляюсь я. Напротив растет рябина. Ее высокие ветки тянутся высоко, а листья уже обретают желтоватый оттенок. Совсем наверху я вижу пару гроздьев ягод, плотно прижимающихся друг к другу. Представляю, что моя грудная клетка и легкие в ней это огромный воздушный шар, подпитывающийся горячим воздухом, распрямляюсь и делаю до невозможности глубокий вдох, чувствую запах дрожжей и свежей выпечки, уношусь на старое кресло дома у бабушки, где я только что прибежала из школы, торопясь увидеть серию Тотали Спайс. Интересно, Д. вообще о таком слышал? Д. Мне кажется, он и родился сразу таким, добрым, серьезным и загадочным до чертей. Ему сразу же выдали этот фургон и послали на миссию, одному богу известную. Качаю головой и возвращаюсь к рябине. В редкие минуты я чувствую так сильно обостренные эмоции. В редкие минуты я могу часами смотреть как августовский воробей, нахохлившись, ждет, когда я рассыплю на землю крошки от булочки, предлагая ему угоститься. В редкие моменты я могу не раздражаться на бомжа, которому так важно и не терпится вступить в диалог. Редко я впаду в полнейшее забвения от листка рябины, или неловко выбившегося из бутона лепестка шиповника. Так редко, но только тогда все происходит по настоящему.

Это не липкие завязки зависимости. Уйди он сейчас, растворись его рука на моем плече в миг, я бы удивилась и поддалась тревоге, которая бы пробилась из опыта прошлых лет. Но я бы быстро пришла в себя и вернула тот покой и уверенность, что недавно обрела рядом с ним. А может, рядом с собой.

В тишине на пассажирском сиденье, или на пустом пляже с подернутой дымкой линией горизонта. Может, когда я ела хот дог и слушала retro fm, или когда убегала в мыслях своих в пластилиновое что-то, не имеющие формы и названия, смысла и цвета, не рожденное, чтобы стать мыслью. Без граней и берегов.

Я поворачиваю голову и впиваюсь взглядом в его лицо. Спокойное, тихое. Никогда не могу понять, что там в этой голове. Он думает о чем-то, или его мысли так же хаотично роятся в очереди на право быть первой обдуманной.

Он улыбается и косится на меня. Спрашивает, чего бы мне хотелось сейчас.

Мне бы хотелось его. Мне бы хотелось сказать это вслух. Мне бы хотелось приподняться и поцеловать это лицо, мягко запустить обе руки в его вьющиеся волосы и прижаться к его мягким, таким красивым губам. Прижаться на минуту, открыть глаза и улыбнуться, обнять его, сидеть так долго долго, близко, пока ночь не коснется нас и не прогонит спать. Но это чувство в груди, толкающее меня на близость, гаснет под ясной уверенностью, что с ним так делать нельзя, что я будто бы не имею право на эти моменты, вызванные моим сердцем, а может только желанием согреться. И пока я точно не буду знать, что именно теплится во мне, а что боится, я не имею право на покой в его руках. Но я могу быстро прикоснуться обеими руками к его волосам, взъерошить их, смолоть совершенно странную шутку и ловко подняться на ноги, чуть подпрыгивая и совсем