— Смотри вон туда, — говорит Дан. — Там, у стены.

Прищурившись, я вглядываюсь в полумрак. Сейчас мы стоим довольно далеко от входа. И единственным источником света служит потолочное окно в виде зазубренной молнии. Однако мне удается разглядеть на стенах полосы, будто уродливые следы торможения, а я вел достаточно дел о поджогах, чтобы разобраться, что к чему.

— Взрыв, — говорю я, и Дан кивает. Длинные темные выжженные следы будто солнечными лучами расходятся от распахнутой двери, ведущей туда, где должен был вспыхнуть пожар.

— Там контора? — спрашиваю я.

— Кладовая. А еще электрощит с пробками. — Шершавые руки Дана бегут по стене, и потрескавшийся, пузырящийся узор осыпается на землю. — Там куча коробок, но большая часть изрядно обгорела. Пока мы с тобой болтаем, в них копаются ребята из управления.

До меня доносится чуть уловимый запах, знакомый запах прогорклого мяса, однако я в деле не новичок, так что знаю, что к чему.

— Бензин, — бормочу я. — Чувствуешь?

— Конечно. Наши химики отыскали кое-какие следы, но ничего неожиданного. У них тут этажом выше генератор на случай, если электричество отключат, а здесь они хранили топливо.

Я едва успевал записывать, и теперь просматриваю свои заметки. Четкие буквы, аккуратные петельки, узкие и высокие.

— Вы, парни, похоже, уже представляете, что здесь произошло.

— А ты как думал? Полиция Лос-Анджелеса никогда не спит.

— Ясно теперь, почему на вас столько бабок уходит. Ладно, попробую угадать. — Я откашливаюсь и собираюсь с мыслями, готовый ошеломить или хотя бы слегка удивить Дана: — Искры в кладовой, тлеющий огонь. Может быть, предохранитель взорвался — отсюда шум, который слышали очевидцы. Загорелось несколько ящиков с глянцевыми журналами или той порнухой из Тайваня.

— Откуда? Не темни, Рубио, давай, выкладывай, если есть что.

— Не перебивай. Итак, дошло дело до журналов, горят они себе, шелестя и потрескивая, а через полчаса из закрытой конторы начинает валить дым. Динозавры и люди пляшут себе вовсю, как вдруг кто-то замечает дым. Шум-гам-тарарам, топот, топот, топот, все рвутся наружу, кто-то звонит пожарникам. Пока еще только дым, но уже очень много. Приезжают пожарные, огни мигают, сирены ревут, туча народу, и как раз в тот момент, когда вся публика покидает заведение, вдруг как бабахнет — огонь доходит до запасных канистр с горючим, и тут же все вокруг охватывает пламя. Несчастный случай, конец фильма, все расходятся по домам вешать лапшу на уши супругам, кроме двух покойников и хозяина, попавшего в больницу.

Дан рукоплещет, и я низко кланяюсь, чувствуя, как давит ремень.

— Все почти как у нас, — признает Дан. — Заодно уж мы проверили финансовую документацию Донована Берка…

— Хозяина, так?

— Да, эдакий плейбой и большая шишка, на запад прибыл пару лет назад и очень быстро раскрутился — сейчас он на интенсивной терапии в окружной больнице. Мы его тут же проверили, потому что знаем, что и вы тут как тут, вынюхиваете, не сам ли он подпалил свое заведение, ан нет, все чисто. Здесь был самый популярный кабак в Долине — несчастный сукин сын каждую ночь греб деньги лопатой. Нанял специальную девицу выручку считать.

Мне знакома великая магическая сила, чуть ли не сексуальная привлекательность каждого нового дела, за которое берется частный детектив, рыщущий по самым грязным улицам, роющийся в самом грязном белье, чтобы в конце концов отыскать нужного человека, — черт, да я сам подцепил на эту удочку не одну красотку. И в определенном смысле я действительно ловлю кайф от такой работы. Чувствую себя в форме. Но когда попадается нудное дело, вроде этого, я предпочитаю вытянуть все данные у доброго приятеля из местных правоохранительных органов. Я к тому, что все равно они этим занимаются, — так что ж не поделиться накопленным?

К сожалению, подчас они упускают детали.

— Ну как, дело закончено? — спрашивает Дан, направляясь к выходу, то есть к моей машине и запасной паре «Докеров». — Так что возвращайся к Тейтельбауму, вручи ему информацию и не забудь объяснить, куда он может ее засунуть.

— Увы, я дорожу этой работой, — вынужден напомнить я. — А также собственной жизнью. Оскорблять Т-Рекса не лучший способ сохранить и то и другое. Я собираюсь дернуть еще пару ниточек.

— Слушай, я предоставил тебе все свидетельские показания. Что еще проверять?

Мне бы шляпу напялить, запахнуться в пальто-тренч, и чтобы на губах висела сигарета. Без этой бутафории частный сыщик будто голенький.

— Ты говорил об анонимном звонке в пожарную команду. Кто-то сообщил, что весь «Эволюция-клуб» охвачен пламенем, так? Прозвучали именно эти слова: «охвачен пламенем»?

— Насколько мне известно, да.

Затянутым в кожу пальцем я стучу Дана по карману рубашки, где у него блокнот.

— Но в действительности никто из твоих свидетелей не видел огня до приезда пожарных машин. — Я замолкаю, ожидая… ожидая… пока до него не дойдет.

— Неувязка со временем получается, так, что ли? — наконец соображает Дан.

— Вот именно. — И я растягиваю губы сияющим полумесяцем — широчайшая из имеющихся в моем распоряжении улыбок. — А тебе предстоит исписать еще пачку бумаги.

Дан угрюмо кивает — протоколы и вообще всяческая писанина никогда не были сильной стороной Бронтозавра. Но он полицейский, и в глубине души я уверен, что утром он скрючится над своей пишущей машинкой и углубится в детали, словно монах, толкующий драгоценную рукопись.

— Ты ведь не собираешься возвращаться на пепелище? — спрашивает он. — Я думаю поджарить несколько бифштексов; может, плюнем на все да приправим их орегано?

Я качаю головой и делаю шаг в сторону выхода из клуба. Обед — это прекрасно, бифштексы — еще лучше, а бифштексы с орегано — и вовсе выше крыши, но я должен работать. Во-первых. А во-вторых, мне необходима пара доз базилика, срочно. — Было бы здорово, но давай как-нибудь в другой раз.

— Жаркое свидание, а? — Дан похотливо изгибает бровь.

Я думаю об обгоревшем Велосирапторе в больнице, о его непонятной борьбе за то, чтобы остаться в задымленной, лопающейся от жара комнате, где он наверняка бы погиб. Кресло тут ни при чем — даже Тейтельбаум оторвал бы задницу и выбрался из офиса, подталкивай его в спину пять тысяч градусов. Однако ясно, что у Донована Берка были свои причины оставаться в комнате — чертовски основательные, — и есть лишь один динозавр, способный объяснить мне эти причины.

— Жарчайшее, — киваю я Дану и выбираюсь из клуба.

Больницы любому не по нутру, кто ж с этим спорит. Меньше всего больные и умирающие желают оказаться среди умирающих и больных. Но для динозавров все еще хуже. Гораздо хуже.

Даже спустя все эти миллионы лет — все эти десятки миллионов лет — тягостно медленного эволюционного процесса, мы, дины, по-прежнему воспринимаем важнейшую информацию шнобелем. При том что зрение у нас отличное и слышим мы, как муха пролетит, нет для нас ничего страшней, чем лишиться обоняния. Можно ли представить себе зрелище более жалкое, нежели дин, подхвативший насморк? Мы хнычем, мы во всю свою заложенную глотку жалуемся, что все на свете не так, что сам свет поблек и лишился всякого смысла. Присущее нашему роду мужество сменяется у простуженного младенческой дрожью только что вылупившегося из яйца, и кто уж начал шмыгать носом, в конце концов становится совершенно невыносимым.