Сумукдиар пересек площадь и несколько раз стукнул колотушкой о медный диск, подвешенный у двери. Слуга, впустивший гостя в дом, сообщил, что хозяин уже встал. Тут же он добавил:

– Господин в дурном настроении. Вчера были у этого пьяницы лега Рустамбека, вернулись поздно, хозяин всю ночь изволили простоять, согнувшись над тазом. Утром еще зеленый были и сейчас продолжают опохмеляться.

Родственничка джадугяр нашел во внутреннем дворе, где Фаранах увлеченно дразнил пару огромных псов. Небрежно ответив на приветствие Сумукдиара, он принялся с жаром расхваливать несравненные достоинства своих любимцев: рост, злобу, сноровку, покорность, ум. Помня, что впереди до обеда еще много времени, гость усердно делал вид, что внимательно слушает, а сам печально сокрушался тем, что сын его дяди так бездарно прожигает свою жизнь.

Сын неистового Муканны Ганлы – знаменитого мятежника из Северной Парфии, сподвижника самого Парпага, – Фаранах унаследовал от отца могучее телосложение и густые черные усы, но отнюдь не волю и решимость. Силач, способный уложить одним ударом коня, он проводил все время, организуя попойки для своих разорившихся приятелей, а также дрессировал породистых псов, лошадей, охотничьих соколов, боевых петухов и баранов, гончих зайцев и тараканов. Иногда казалось, будто Фаранах действительно не шутит, когда говорит, что предпочитает четвероногих тварей законной жене и родным детям.

А вот, кстати, и его жена. Лансата, дочь рысски и гирканца, красивая светловолосая женщина, слишком любившая трепать языком по всякому поводу и уж подавно без повода, набросилась на гостя, расцеловала, посетовала, что он так редко навещает родственников, и продолжала тараторить, стремительно доводя до его сведения все последние сплетни о членах семьи, общих знакомых, просто известных в городе особах, а также о людях, которых, кроме нее, никто не знал.

Впрочем, повествование Лансаты вовсе не было сумбурным и беспредметным. Как бы между делом она ловко ввернула, что Удака уехала в родную деревню – кажется, не одна, но с очередным влиятельным покровителем, – и что ее племянница поведала своей любимой тетушке Лансате, будто безумно влюблена в Сумукдиара и по этой причине совершенно не спит ночами, непрерывно рыдает и даже чуть не похудела…

Измены Удаки Сумукдиара ничуть не тревожили – танцовщица, она танцовщица и есть. Гораздо сильнее нервировали попытки акабской родни скоропостижно женить его на очередной перезревающей, но упорно не худеющей девице.

– Видал я ее пару раз, – миролюбиво сказал Сумукдиар. – Дура, по-моему. К тому же кривоногая и слишком жирная.

– Очень красивая девушка, – обиделась Лансата.

– Так уж и «девушка», – он прищурился. – Мы хоть и в деревне живем, а кое-что слышим.

Фаранах заржал так оглушительно, что несчастные псы испуганно шарахнулись. Отпустив изрядное число соленых шуточек насчет любовных страданий и похождений упомянутой племянницы, кузен неожиданно вознамерился испробовать свое остроумие на госте и заговорил, слащаво улыбаясь:

– Сумук теперь бабами не интересуется, новое развлечение себе нашел – он теперь вздумал хастанцев убивать. Мало их качкыны резали – теперь еще великий джадугяр решил убийцам помогать… А тебя, случаем, совесть не мучает, когда единокровных убиваешь? Ты ведь сам наполовину хастанец!

– Не болтай, – буркнул Сумукдиар.

– Испугался! – засияв идиотской улыбкой, воскликнул Фаранах. – Надо будет кинуть по три тамга всем глашатаям, чтобы кричали по утрам: «Сумук Хашбази – хастанец, Сумук Хашбази – хастанец!» Глядишь, какой-нибудь дедеркин тебя и прирежет.

Разозлившись, волшебник обозвал двоюродного брата вонючим ишаком, посоветовал поменьше налегать на вино, пока не пропил все мозги. «А если пьешь, так хоть не собачьим дерьмом закусывай!» – сказал он и направился к дверям. Развеселившийся родственник вопил ему вслед:

– Погоди, не торопись, сейчас придут тебя убивать… Эй, ты, хастанец, убивающий хастанцев!..

Внезапно эта хмельная бравада сменилась душераздирающим воплем – неведомо откуда вокруг Фаранаха заплясали обжигающие языки пламени. Уже стоя в дверях, Сумукдиар обернулся, презрительно поглядел на побледневшего сына бесстрашного Муканны, щелкнул пальцами, погасив огонь, и вышел на улицу.

Короткая стычка окончательно испортила настроение. Всякий раз, сталкиваясь с межплеменной рознью, он испытывал неутолимое желание перерезать глотки выродкам, бросающим сухой хворост в костер вражды между народами, однако он лишь попусту исходил своей бессильной яростью. Проклятые поджигатели удивительным образом оказывались под защитой если не закона, то всеобщего мнения. «Ты не согласен, что надо убивать врагов нашего племени? – говорили они, изображая священное негодование. – Стало быть, ты сам враг! О каком примирении ты смеешь говорить, о каком еще милосердии – врагов надо убивать!» Оперируя такими нехитрыми призывами, удалось поднять на войну два народа – хастанский и атарпаданский.

Откуда, какими тайными тропами вползла в Средиморье ядовитая зараза вражды? Когда Сумукдиар был молод, да и раньше, когда был молод его отец, все царства жили мирно и дружно – саспиры и аланы, хастанцы и атарпаданцы, леги и хозары. Но три года назад началось страшное, чему нет названия в человеческом языке и не должно быть места там, где живут люди.

Собственно говоря, ростки этих безобразий появились вскоре после кончины Джуга-Шаха. Пока здесь стояли гарнизоны северян, Средиморьем правили сатрапы Белой Рыси – сурово правили, спору нет, но все-таки сохранялась справедливость, а малейшие признаки вражды жестоко искоренялись. Потом великое царство рухнуло, и на месте Средиморской губернии появились самостоятельные, но карикатурно-карликовые эмираты, ханства, королевства и княжества, владыки которых были озабочены лишь собственным обогащением.

Народ изнемогал под гнетом алчных ханов, бессердечных жрецов, продажных судей-казиев, безжалостных ханских нукеров. Изнемогал и копил лютую злобу, которая неизбежно должна была прорваться кровавой вакханалией мести. Большие и малые правители, при всей своей тупости сознавая это, стремились любой ценой отвести от себя гнев простолюдинов, а потому поступили древним как мир способом: натравили озлобленных голодных соплеменников на живших по соседству людей другой крови – таких же голодных и озлобленных.

Подлое это дело готовилось годами, если не десятилетиями, и наверняка не обошлось тут без грязных лап бесчеловечных колдунов Магриба. По всему Средиморью возводились – поначалу тайно, а затем в открытую – капища идолов Тьмы, в которых регенты Иблиса внушали слабым духом, что каждый, кто принадлежит к другому племени, – враг. Так постепенно и незаметно темные силы опутали злыми чарами весь край от моря до моря, и околдованные народы принялись без зазрения совести резать вчерашних друзей, истово уверовав, будто изгнание «врагов» сделает лучше их собственную жизнь.

И разразилась резня. Саспиры убивали аланов, аланы – саспиров. Из Хастании были изгнаны родственные атарпаданцам племена качкын и дедеркин, а из Атарпадана – хастанское племя дыга. И что же, счастливее стали изгонители? Атарпадан лишился половины городских ремесленников, лекарей, грамотеев, а Хастания – половины своих земледельцев и скотоводов. Теперь несчастные беженцы-качкыны, лишившиеся всего имущества, попав в Акабу, где им, прирожденным селянам, нечем было заняться, бесцельно слонялись по кривым закоулкам столичных окраин, нищенствовали, воровали, не гнушались и убийствами. Темный народ – свита злого демона Хызра…