Я подошел туда, где Лели лежала, скорчившись, на лужайке и пищала, а служанка посмотрела на меня глупыми глазами и закричала:

— Не обижайте ее, господин. Она не в себе, но ей сейчас уже будет лучше, посмотрите, — она говорила на плохом масрийском, специально для меня, я полагаю. Я был такого же роста, как масрийцы, загар у меня был очень темный и в своих новомодных одеждах я, должно быть, выглядел чистокровным масрийцем — потомком завоевателей.

— Я не хочу обижать ее, девочка. Если это продавщица конфет Лели, я собираюсь вылечить ее.

Служанка ахнула; толпа вокруг нас заволновалась. Только один человек засмеялся, услышав мои слова. Горбатая Лели тем временем повернула свою птичью голову и, прищурившись, посмотрела на меня с крайней злостью.

— Как ты можешь меня вылечить? — спросила она, получив на это одобрение Лайо, при этом она так верещала, что слышно ее было очень далеко. — Всю жизнь я ношу на своих плечах проклятье богов. Я наклонился и поднял ее. Она была легкой, как связка высушенной соломы, от дневной жары готовая вспыхнуть в любую минуту. Ее голова не поднялась выше моего пояса.

— Не смейся надо мной, мой милый мальчик, — пронзительно выкрикнула она. — Как ты можешь вылечить уродину, которая со дня своего рождения согнута, как коромысло? — И, сдержав дыхание, только для меня она потихоньку добавила:

— Посмотрим, как ты это сделаешь, ты, дьявол из моря Хессу.

— Т-с-с, бабуля, — сказал я мягко.

Я положил свою правую руку на ее позвоночник, а левую — ей под подбородок, и стал выпрямлять ее, как выпрямлял бы палку из сырого дерева. В предыдущих случаях я ничего не чувствовал или чувствовал очень мало. На этот раз я почувствовал импульс, исходящий из моих ладоней, а она вскрикнула по-настоящему, и ее перекрученный позвоночник захрустел, как зола под ногами. И вот она разогнулась, ее груз исчез, и лохмотья свободно болтались на ее спине; голова ее оказалась на уровне моей грудной клетки. Толпа издала свой звук.

Девочка-служанка спрятала свое и так на три четверти спрятанное лицо. Именно Лели подняла свои хищные глаза и сказала:

— Так ли это, как кажется? Неужели? Боль прошла по мне, как раскаленные розги, но сейчас я стройна, как девица. Скажи-ка, красавчик-жрец, а не сделаешь ли ты меня заодно и молодой? — она стрельнула в меня глазами, коварная, как седая лиса. — Я неплохо выглядела, когда была молодой, несмотря на мой горб, я действительно была вороша. Ну как, сделаешь?

Меня передернуло, как и в тот момент, когда Лайо впервые сказал мне об этом. Если бы я мог сделать это, — сострогать возраст, восстановить юность, это действительно было бы зрелищем, достойным славы, но я не был уверен. Казалось, это то, к чему ни один человек, ни колдун, ни священник, не должны стремиться. Это было бы наполовину святотатством. Думая об этом, я становился суеверным. Тем не менее, я довольно спокойно сказал:

— На сегодня ты свое лечение уже получила. Кроме того, я не делаю чудес без выгоды для себя, девочка-бабуля. Если я сделаю то, о чем ты меня просишь, ты станешь потом моей ручной обезьянкой, моим показательным номером, этакой визитной карточкой колдуна. Я свою работу даром не делаю. — Сделай меня девушкой и используй меня для любой своей цели. — Она вцепилась в мой рукав, хихикнула и сказала:

— Сделай меня девственницей и сам возьми мою девственность. Ну, красавчик?

Кочес схватил ее за сухое, как тростинка, запястье и принялся оттаскивать от меня.

— Помягче, — сказал я.

Она выглядела достаточно хрупкой, чтобы сломаться в его лапах. При этих словах она бросила на меня внезапный взгляд, повернулась и кинулась через лужайку, прочь от лотка на колесике, от служанки, которая подбежала помочь ей, от всей глазеющей толпы, топча рассыпанные сладости, на ходу выкрикивая, как ребенок:

— Посмотрите! Какая я стройная теперь и какая красивая!

Я надеялся, что слепой парень и его проститутка окажутся более сдержанными и, взяв деньги, не поверят обещанию. Но они пришли попробовать воды и, найдя ее свежей, были готовы попить. Через две или три секунды после того, как убежала Лели, сына Кечама вытащила вперед его милка — не женского пола, несмотря на употребление Лайо местоимения «она», а еще один Тэи, и не столь привлекательный. У сына Кечама было заболевание конъюнктивы, которое мог бы вылечить хороший доктор, если бы он вовремя этим занялся, но, боюсь, у девочки-мальчика не было богатств, чтобы заплатить доктору. Ну, для меня это было легко, и я опять ничего особенного не почувствовал. А когда мальчик обнаружил, что он уже больше не слеп, он начал плакать, а его любовник бросился ему на шею и тоже заплакал. Это было умилительное зрелище.

Однако я был разочарован, ожидая появления Фунлина со своим почечным камнем. Вообще-то, мне он был не нужен. Праздношатающиеся в Роще ста магнолий, перешептываясь и вскрикивая, припомнили свои недуги и кидались на меня со всех сторон, падая на колени среди разбросанных Лели конфет, и целовали мою обувь. Я оставался на месте и выдавал свою магию. Должно быть, я исцелил дюжины три жизней за эти часы, а мелких недомоганий — без счета, но толпа все прибывала и требовала моего внимания. Да, слово обо мне наконец распространилось. Богатые вместе с бедными бегом бежали по Янтарной дороге, через Площадь Крылатой лошади в Рощу. Кочес с красным лицом застыл возле меня, в панике повторяя, что нас раздавит неистовая толпа. Я черпал свои силы, гораздо большие, чем когда-либо ранее, из какого-то холодного опьянения, и это чувство имело очень мало общего с тем, что я сейчас делал. Я не чувствовал ни смущения, ни сочувствия при виде толпы, окружившей меня. То, что держало меня здесь, заставляя возлагать на них руки, больше всего напоминало презрение. Их несчастья напоминали мне червей, копошащихся на дне какой-то бездонной пропасти. Я оставался там, пока не устал от чудес.

Я не представлял, как мне объявить о моем уходе. Наверное, мне надо было бы превратиться из лекаря в разрушителя, и пробивать себе проход в толпе при помощи убивающих импульсов. На самом деле задача была решена при помощи другой силы. Раздались резкие крики, и часть толпы на площади и у ворот Крылатой лошади заволновалась. И сразу над гомоном толпы полетел перезвон кованых копыт и рев рожков. Один из хессекских матросов, оставшийся на посту возле меня, закричал:

— Джердиеры! Джердиеры!

Кочес пробормотал:

— Кто-то сообщил в Цитадель. Они унюхали волнения и подняли гарнизон. Толпа, прекрасно сознавая, что для нее хорошо, а что плохо, раздалась в стороны, и по этой щели галопом скакали около двухсот всадников — пятая часть джерда.

Все лошади были соляно-белые, одна или две из них имели пятнышки каштанового или черного цвета, попоны на них были белые. Джердиеры были одеты так же, как и статуя Масримаса в заливе: сапоги, широкие штаны, складчатая юбка из белой кожи, украшенная полосками белого металла. Выше пояса цвет менялся. Красные кожаные доспехи с нагрудной пластиной из бронзы, бронзовый воротник и наплечники, бронзовые рукава по локоть и латные рукавицы из красной лайки. Остроконечные бронзовые шлемы соединялись с накидками из медной сетки, похожей на парик забавных заводных людей-кукол; сетка, спускаясь, соединялась с черной бородой. Из масрийских анналов было хорошо известно, что их первые военные успехи в землях, где не было лошадей, объяснялись экипировкой их кавалерии. До пояса белые, ярко-красные выше пояса, сидящие на белых лошадях, они сливались с животными и даже с небольшого расстояния казались народом четвероногих монстров. Те дни славы, однако, прошли.