— А парень счастливчик, — Уланов просунул палец в дырку от пули на воротнике гимнастерки и показал остальным.

— И вот, — Рощин пнул сапог. — Голенище прострелило. А сам целехонек.

— Вот так, — резюмировал ротный. — Кому-то до хера, а кому-то ни хера. Ладно, Андрей Владимирович, пишите представление на Куприна. Распишите покрасивей, не мне вас учить. И позвоните, сами знаете кому...

— Все сделаем, — ответил особист за замполита, потом спохватился и погнал Ваню из канцелярии. — Свободен, красноармеец. Собирай обмундирование, оденешься уже за дверью. И да... молодец!

Все дружно покивали и выставили Ивана.

Никаких особых эмоций по поводу случившегося Ваня не испытывал. По сравнению с его прошлыми приключениями, захват летчика смотрелся как детское представление против спектакля Большого театра. Что до ранения, которое позволило бы отбыть срок досрочно? Ну что же, не повезло, значит не повезло. И вообще, штрафников лучше кормят. На представление о героизме, по которому тоже могли снять срок, тоже особенно не надеялся, а точнее совсем не надеялся. Делов-то, немца в плен взял. Опять же, пока представление дойдет, пока его рассмотрят и решат по существу, штрафная рота уже будет на фронте. Ищи ее там.

— Плевать... — Иван пожал плечами, оделся и побрел досыпать в казарму.

Но перед тем, успел заметить военный мотоцикл, заехавший в расположение. В котором, в коляске сидел...

Сидел старший лейтенант Сильверстов. Тот самый командир особой группы при Особом отделе Второй ударной армии.

Ваня его точно узнал, несмотря на накинутый капюшон маскхалата.

А утром штрафная рота отправилась на фронт.

Глава 6

Глава 6

Старший лейтенант Корнеев исчез. Скорее всего его забрали гебешники, приезжавшие в ночь перед отправкой на фронт. Вместо него командиром третьего взвода назначили совсем молодого старшего лейтенанта Сиволапова, догнавшего роту на марше.

Командование молчало, а мнение штрафников опять разделилось, одни говорили, что Корнеева самого отправили в штрафбат, а другие утверждали, что просто перевели в другую часть.

Взводный Рощин, не упускавший возможности перебросится с Иваном словечком, выразился по этому поводу так:

— Как ты говорил, красноармеец Куприн, правда у всех своя. Но вышестоящему командованию плевать на нашу правду, потому что она у них тоже своя, при том, почти всегда отличающаяся от нашей...

Иван был полностью с ним согласен и почти сразу же забыл случай с Корнеевым и Велигурой.

Честно говоря, Ваня подозревал, что после марша их сразу кинут в бой, но в который раз ошибся. Рота заняла участок обороны, откуда ушла предыдущая часть, так что первые дни Ивану приходилось в основном работать лопатой.

Прямо впереди, за немецкими позициями находилось Тартолово, еще дальше Синявино. Вокруг простирались очень знакомые Ивану торфяные болота. Но позиции штрафников находились на холме, так что в траншеях было сухо.

Немцы вели себя довольно лениво, лишь изредка устраивая минометные и артиллерийские обстрелы, авиационных налетов вообще не было, кормили сравнительно неплохо, погода миловала, словом, штрафники чувствовали себя довольно комфортно.

Справа неожиданно раздался громкий лязг.

Ваня резко повернулся на звук и увидел на дне окопа рядом с собой Мамеда. Аллахвердиев лежал на спине с полностью охреневшим видом, таращил на Ваню перепуганные глаза и пытался что-то сказать, едва шевеля побелевшими губами.

— Вы-ва-вым-мыы...

— Бля... — Ваня на корточках переполз к нему, сдернул каску с азербайджанца и задумчиво провел пальцем по длинной царапине на ней.

Как уже успел убедится Иван, ни немецкие, ни советские каски винтовочные пули при прямом попадании не держали, но здесь пуля прошла вскользь, сталь не пробила, только оставив глубокую борозду.

— Да ты в рубашке родился, Аллахвердиев.

— Вв-ах! — стуча зубами и отчаянно заикаясь, наконец выговорил Мамед. — В-вах, к-какой... шайтан...

— Вот тебе и вах, — хмыкнул подкравшийся с другой стороны комод, — говорил тебе, дурень, не маячь башкой, хай тебе грець.

— Ы-ыым... — виновато промычал Аллахвердиев, держась обеими руками за голову. — Шея болыт...

— Что у вас тут? — в траншее появился политрук.

— Снайпер, — лаконично ответил командир отделения. — Но обошлось.

— Твою мать! — ругнулся Уланов. — С утра уже два раненых. А у соседей два трупа и ротного подстрелили. Развелось гандонов. А наших снайперов хер допросишься. А минометами их ловить бесполезно.

— Бам! — рядом неожиданно раздался звонкий выстрел.

— Кто стрелял? — политрук с перепугу дернулся.

— Моя стлелил, — спокойно отозвался Петруха из-за поворота окопа.

— И что? — хмыкнул Уланов.

— Все усе, больсе стлелить не будет.

— Кто не будет? Ты не будешь?

— Немса. Смотли сама.

— Где? — Уланов сдернул бинокль и осторожно выглянул из-за бруствера. — Где, Петров? Пиздеть не мешки ворочать...

— Тама, восле колюсий пловолка куста видис? — флегматично ориентировал политрука якут. — Лево от куста сломаный делево лесит, видис лука толсит...

— Что... не вижу нихрена. — политрук вдруг ахнул. — Стоп! Нихрена себе! Точно лука толсит, тьфу ты, рука торчит, то есть. Да до него как минимум четыре сотни метров. Как ты попал? Да еще без оптики...

— Два их было, один умный, усел усе... — огорченно прокомментировал якут. — Отсюда я плохо его видеть. Надо ходить, искать место стобы поймать. Есть есе, много есть немса снайпел, я видел...

— Надо же... — политрук присел и привалился спиной к стене траншеи. — Объявляю благодарность красноармеец Петров. Ну? Не слышу.

— Слусю Совескому Союсу...

— То-то же, — удовлетворенно хмыкнул Уланов и сам себе сказал. — Вот тебе и готовый снайпер. Ладно. Но одному тебе будет несподручно. Кого бы в пару... — он провел взглядом по Ване, Мамеду и Деревянко. — Я бы сам пошел, да кто меня пустит...

— Ево пусть, — Петруха ткнул пальцем в Ивана. — Мал-мала усить буду. И руссе дай длугой, мой сибко плохой, столона стлелить. Сам не снаю как попала.

«Спасибо тебе добрый человек, мать твою... — зло ругнулся Иван про себя. — Хотя... почему бы и нет, один хер не в окопе сидеть, ждать пока на тебя мина свалится...».

В отличие от подавляющего большинства штрафников Иван чувствовал себя в окопах не очень уютно. Во время выхода из окружения его жизнь зависела от маневренности, он привык выживать в лесах и болотах, так сказать, в