Впрочем, кое-какие силы у московита, похоже, остались. Пока шведский Карл вел изнурительную борьбу в Польше и в Литве, то преследуя неуловимые отряды сторонников Августа Саксонского, то сам преследуемый ими, опытный и осторожный полководец царя Петра с труднопроизносимой фамилией Шереметев врасплох обрушился на шведскую Лифляндию. Он возмутил покой провинции, изрядно потрепал у мызы[5]Эрестфере спешно собранные генералом Шлиппенбахом шведские войска и внезапно ушел обратно, словно искусный фехтовальщик, прощупавший оборону противника пробным выпадом.

С началом 1702 года оставленная в Лифляндии сторожить московитов рота Уппландского полка, в которой служил Йохан, прибыла на квартиры в тихий Мариенбург. Настроение у драгун было самое скверное. Недавнее и, чего греха таить, неудачное сражение закончилось практически без их участия. Посланные в охват фланга московитов драгуны попросту застряли в глубоком, по грудь коням, подтаявшем снегу и завершить маневр так и не смогли.

К этому времени Кристиан Крузе уже не служил в Уппландском полку. Он отличился под Нарвой и получил самое почетное в шведской армии повышение: король Карл зачислил его в прославленную дружину своих лейб-драбантов![6]Йохан чрезвычайно гордился братом, но очень скучал по нему. Покидая родной полк, Кристиан перепоручил заботы о воспитании «младшего» в добром шведском воинском духе своему другу, лейтенанту Хольмстрему.

— Приглядывай за моим братом, старина Ханс! — сказал Кристиан, когда добрый штоф гданьской водки, откупоренный бравыми офицерами по случаю прощания, был опорожнен наполовину. — Сам знаешь, всем хорош мальчонка, но в его голове все еще полно разной романтической дряни. Еще дома волочился за пасторской дочкой, потом полячкам слагал вирши! Не пристало верному солдату нашего короля плести рифмы в угоду изменчивой и подлой бабской натуре. Пришел, увидел, победил — вот и все разговоры с глупым бабьем! Со всякими стишатами да вздохами недолго и пропасть из-за какой-нибудь смазливой бабенки! Я, правда, хотел отобрать у щенка перо да бумагу. Но ты его знаешь, Ханс, упрям, как молодой бычок! За малым не сцепились…

Йохан присутствовал при этом разговоре бывалых вояк на правах младшего брата героя и ротного трубача, с которым младшему офицеру вне строя не зазорно и выпить. Юноша также усердно отдавал должное огненному польскому напитку. Хмель придавал дерзости, и он задиристо вскочил, действительно наклонив голову, как бодливый теленок:

— Еще б ты попробовал, Кристиан! Да будет известно, отважные викинги, которых высоко чтит наш доблестный Карл, слагали в честь своих возлюбленных не только стихи, но и целые саги!

— Кто наплел тебе такую чепуху, а?! — не на шутку рассердился Кристиан.

Но лейтенант Хольмстрем, выгнанный в свое время за богохульство из Упсальского университета на второй день учебы и потому слывший в полку человеком образованным, важно кивнул и добавил, что сам читал об этом в старинных фолиантах.

— Не подобает христианскому солдату тратить время на такие богомерзкие дела, как чтение пыльных книжек! — проворчал Кристиан. — Мужчине пристойнее держать в руках палаш, мушкет и пистолеты, чем книги, перо и бумагу.

На следующее утро он покинул полк и отправился догонять свиту короля, летавшего по всему театру войны, словно на огненных крыльях, и порой безрассудно отрывавшегося от своих войск на несколько переходов.

— Смотри, Хольмстрем, я на тебя полагаюсь! — изрядно дохнув перегаром, сказал старший Крузе на прощание. Йохана Кристиан просто крепко обнял и прижал к сердцу, а вот слов вовсе не нашел. Все гданьская водка виновата, будь она неладна!

Хольмстрем начал свое наставничество с того, что предоставил Йохану несколько потрепанных книжек, которые возил в своем походном чемоданце. Молодой офицер был заметно обрадован неожиданному открытию: в роте нежданно-негаданно обнаружился еще один человек, с которым можно было поболтать у бивуачного костра не только о ходе войны, лошадях, выпивке и дешевых обозных потаскушках. Лейтенант, незаконнорожденный сын одного барона, был галантным молодым человеком, не чуждым светских манер. Залеченная дурная болезнь, от которой он регулярно покупал у полкового фельдшера Аска какие-то вонючие порошки, а также юная красавица-супруга на родине, еще одна — в Риге и третья — в Вильно, свидетельствовали о его несомненном успехе у дам. Хольмстрем, с высоты своего аристократического происхождения, обозвал Йохана «грубым крестьянином» и принялся обучать трубача «приличному обхождению с дочерьми прародительницы Евы». Впрочем, в качестве «практикума» оставалось только закатиться куда-нибудь в трактир и заигрывать с хорошенькими немочками, подававшими на стол.

В мирном и благочестивом Мариенбурге было скучновато — горожане скупились на балы и пирушки для доблестных шведских воинов и, как только стихло первое, неизбежное оживление, вызванное приходом военных, крепко засели по домам. Одно дело — торжественная встреча, а совсем другое — ежедневные расходы! Обыватели справедливо рассудили, что солдаты одного из самых знаменитых в Швеции полков, несомненно, взявшие в походах богатую добычу, должны пополнить кошельки местных трактирщиков, пивоваров, булочников и сапожников, а не наоборот.

Несомненно, когда на улице появлялись бравые усачи-драгуны в своих эффектных синих мундирах с желтым прибором, так завлекательно скрипящие кожей ботфорт и лосин[7]и так лихо пускающие кольца дыма из своих глиняных трубок, не одно девичье сердце наполнялось сладким томлением о несбыточном… Но прочные ставни и суровые отцовские запреты надежно отделяли юных горожанок от предметов их мечтаний. Лишь когда случались именины какого-нибудь почтенного торговца или его дородной супруги, кое-кому из офицеров удавалось напроситься на приглашение и покружить в вихре танца и разлетающихся кружевных юбочек тоненько ойкающую от восторга девицу. При этом всевидящий и грозно карающий ротный командир, сидевший за столом на почетном месте, бдительно следил, чтобы жадные офицерские руки — не приведи господи! — не спустились ниже упругой девичьей талии и не поднялись выше. Горячие драгунские головы не раз возмущались «разведением церемоний» с презренными колбасниками и портняжками, однако практичный солдатский разум быстро укрощал гнев. Здесь, в Лифляндии, где нищее латышское крестьянство ненавидело захватчиков глухой вековой ненавистью, города, вобравшие в себя местное мещанство побогаче, радевшее преимущественно о своем благополучии, и лояльных короне немцев-поселенцев, оставались единственным оплотом шведской власти. Ссориться с горожанами солдатам было не с руки и просто опасно. Оставалось ждать, пока какая-нибудь отчаянная девчонка, совсем потерявшая голову от родившейся в ее наивных грезах любви, тайно сбежит из заснувшего семейного дома и страстно отдастся в сенном сарае мощному, грубому и такому желанному солдату. Уповая при этом, что их страшную тайну не смогут разгадать родители девицы и ротное начальство, во всяком случае — в ближайшие несколько месяцев. Такие скороспелые романы были чреваты для несчастных глупышек по меньшей мере погубленной репутацией и в твердые принципы Йохана Крузе не укладывались.