протест против действий мужа был в непозволительной форме, во 2-х причиной его возникновения

был шкурный вопрос и нежелание впустить в Управление свежих людей и в 3-х боязнь, вероятно, обнаружения [127] […] за свою работу [128]. Муж немедленно поднял вопрос об уходе, т[ак] к[ак]

служить в такой атмосфере и с такими сотрудниками совершенно немыслимо. Гучков, бывший в то

время министром страшно рассердился и возмущался тем, что ГВТУ не желает впускать свежего

человека в свое учреждение и грозил сен[а]торской ревизией.

Весть об уходе мужа быстро разнеслась по всему Управлению, явились депутаты от солдат, пожелавшие узнать в чем дело и заявившие, что они доведут до сведения Сов[етов] солд[атских] и

раб[очих] деп[утатов], если инциндент не будет исчерпан. Было собрано общее собрание, председателем был избран тот же Герандли и было решено отправить к мужу делегатов с извинениями

по поводу случившегося и с выражением полного доверия и с просьбой вернуть им ту бумагу, которая

вызвала весь этот инцидент. Этот факт сам по себе незначителен, но как характерен он для

переживаемого нами времени. Когда на первом месте стоят вопросы о личных интересах, когда

каждый стремится использовать в свое пользу это время, когда государственный механизм еще не

приведен в окончательный порядок. Что сейчас происходит, конечно, естественно и объяснимо, если

мы стали бы говорить о народе, о неинтеллигентном классе. Тьма, в которой народ содержался, должна была породить лишь то, что мы наблюдаем, но как ужасно, что и образованный класс по

своими нравственным качествам, по своему воспитанию оказался таким же темным. Что им Родина, когда шкурный вопрос дороже, что им Родина, когда страдает его брюхо и кошель!

Вся ржавчина, наложившаяся еще при прежнем владельце государственного механизма теперь

растет с неимоверной быстротой. Что-то будет с нашей бедной Россией?!! ...

26 мая 1917 г. Петроград. Ах, как одинока душа моя! Как хочется, особенно теперь, чтобы ты был

не просто существо, а существо и душа необходимая другим. Так много горя видишь кругом, так жаль

Родину… Так хочется помочь и ничего не можешь! Как ужасно такое сознание! Оно парализует, отнимает разум, заставляет болеть душу. Неужели же все сходят с ума! Неужели немцы уже убили

весь русский дух! Ах как тяжело… как тяжело! Как жаль что мы не делимся между собою мыслями.

Мне кажется если бы все говорить другому близкому человеку было бы легче чем все таить в себе.

К сожалению, я много не могу... Как жаль, что внутренний мир каждого из нас закрыт. Привычка ли, чувство ли долга создает те отношения, которые <…> [129]

ГА РФ. Ф. 10027. Оп. 1. Д. 72. Л. 45–87 об. Подлинник. Рукопись. Общая тетрадь. Карандаш, чернила.

«МИНИСТРЫ УШЛИ В ОТСТАВКУ – СУКИНЫ ДЕТИ!»: ИЗ

ДНЕВНИКА ЕЛЕНЫ ПАВЛОВНЫ МЕЙЕНДОРФ [130], (1)

Петроград, 8 февраля – 3 марта 1917 г. [131]

8-е февр[аля] [132]. Все ждут забастовок и беспорядков. Уверенность в этом идет снизу. Лавочник

Ильин (2) распродал вчера весь свой наличный запас муки, боясь неприятностей. Вчера

С. И. Шидловский (3) говорил, что [133] первоначально предполагались забастовки к открытию

Думы (4), но это отставлено и они должны быть с 10–12-го ч[исла]. Какие-то аресты и везде этим

маркируются. Устроители – трудовики (5), крайние левые, согласий с Г[осударственной] Д[умой] не

имеющие.

Принимаются усиленные меры в Административ[ных] сферах для подавления уличных

беспорядков. Был будто бы проект вызвать сюда гвардию, но к счастью от этого отказались. По

письмам они бы [134] все соглашались вести полицейскую службу здесь [135], вместо борьбы на

фронте. В публике же говорят, что полки все отказались идти в Петроград, согласились только

семеновцы (6) и поэтому от проекта этого отказались свыше и нагнали сюда дикую дивизию (7) и

др[угие] казачьи части.

Фактически, здесь давно приняты меры на случай беспорядков. Округ (8) отделен от 6-ой армии, чтобы не терять времени на запросы в штаб (9), казачьих полков нагнали много и вооружили их

выведенными из употребления пулеметами. Сын няни Раевских (10) работает на заводе. Ему

приказано бастовать 14-го, будто на 2 недели (?). Другие говорят, что баставать не будут, а поедут в

Царское Село (!).

Рассказы Ник[олая] Ил[иодоровича] Шид[ловского] (11) по поводу того, что симбирское

дворянство (12) послало Протопопову (13) запрос, – на предмет исключения – требуя объяснение в

том, что, облеченный доверием дворянства, он изменил своим прежним убеждениям и принципам.

Он ответил только: «Я пользуюсь доверием Государя Императора». Дело его разбираться будет

лишь через [136] три года, в общем двор[янст]во бросили.

Вообще дела таких г[оспод] [137] как Милюкова (14) со Штюрмером (15), Манасевич-Мануйлова (16), Сухомлинова (17) – никогда до суда не доводят, т[ак] к[как] привлечение к суду таких

крупных должностных лиц сопряжено с такой сложной процедурой, которой не

хватит [138] человеческой жизни [139]. Дело же Ман[асевич]-Ману[й]л[ова] (18) еще тем важно, что

он слишком много знает, именно сколько кто взял, и за что взял. Нет расчета многим, чтобы все это

стало гласным. Для характеристики царствующей анархии, типично дело менонитов (19). Их земли

подпали под закон ликвидации нем[ецкого] землевладения на юге (20). Менониты представляют там

слишком миллионное население (21). A raison de [140] 60 коп[еек] с десятины

Добровольский (22) согласился доложить Гос[ударю] их просьбу о пересмотре их дела. (Дела эти

совсем не в ведении Мин[истерства] юстиции.) Государь, приняв этот доклад, разрешил пересмотр и

Добр[овольский] передал о совершившимся факте Председателю Cовета мин[истров], который ничего

об этом не знал. Голицын (23) просто пешка, Трепов (24) ушел именно оттого, что не соглашался быть

фиктивным министром, ибо все делалось помимо его, через имп[ератрицу] и ее доверенных.

Родзянко сказал все что могло и должно было быть сказано. Он нравственно страдает, на нем лица

нет. Конечно ничему не верят, смысл ответных ему речей: «Вы можете бунтовать, mais le peuple est pour nous [141]».

Родзянко говорит: «Вы это думаете, потому что при вашем появлении вам кричат: “Ура”. Еще

этого бы недоставало, чтобы вас не acclamer [142]; эти крики ничего не стоят, их всегда можно

возбудить. Даже во время разгула франц[узской] революции (25), народ кричал “vive le Roi” [143], когда он появлялся. Дума будет молчать пока будет уверена, что правительство дает возможность

работать для победы, в противном случае ей придется принимать действительные меры. Одна из

таковых, не принятие бюджета. Страна от этого не пострадает, потому что остается в силе бюджет

прошлого года.