Прошло совсем немного времени, и внутри фракции МАПАЙ распространились слухи о гневе и намерениях Бен-Гуриона. Баир и я были не единственными, кто понимал, что значит потерять такого бойца, как Бен-Гурион. В тот же вечер МАПАЙ собралась под председательством Голды Меир[36]. Она тогда уже была титаном сионистского движения, а также близким другом и советником Бен-Гуриона. Позже она стала одной из двух женщин, подписавших Декларацию независимости Израиля, а также его четвертым премьер-министром. Дебаты были ожесточенными, эмоции захлестывали, собрание продолжалось всю ночь. Окончательное голосование состоялось после восхода солнца. Когда Голда закончила подсчет голосов, мы узнали: Бен-Гурион выиграл с минимальным преимуществом. Активный подход возобладал. Движение уцелело.

Это была чрезвычайно важная победа, и не только на политическом фронте, требующем безотлагательных мер. Мне и многим другим казалось, что Бен-Гуриона невозможно остановить, что никто и ничто не помешает ему выполнить миссию. Действительно, в тот момент я чувствовал, что еврейское государство рождается на наших глазах и в то же время возникает нечто новое, мощное внутри меня. Впервые я признался себе, что жизни поэта и пастуха не хватит, чтобы осуществить мои мечты. Я так сильно хотел присоединиться к первопроходцам. Но бороться за еврейское государство так, как только что сделал Бен-Гурион, – с энергичным, творческим и моральным преимуществом, – означало особое служение, и я почувствовал этот призыв.

Вернувшись домой к Соне и Цвии, я с огромным восхищением вспоминал триумф Бен-Гуриона. Конечно, он выиграл дебаты благодаря блестящим ораторским способностям, и я твердо верил в правильность его убеждений. Но я также видел кое-что еще, сильно повлиявшее на мои представления о лидерстве: когда он был крайне раздражен, когда решительно намеревался уйти, даже в этот момент он оставался открытым для аргументов двух молодых людей, не обладавших равным ему опытом и мудростью. Он почти разочаровался в широких дебатах, но продолжал верить, что диалог возможен. На протяжении всей своей карьеры я многократно сталкивался с ситуациями, когда недоверие и гнев захватывали все стороны [конфликта] и казалось, что все двери закрыты. Бен-Гурион показал мне, что умение слушать – не просто важный элемент успешного лидерства, это ключ, способный открывать двери, захлопнувшиеся из-за ожесточенных споров и отставок.

Я еще и понятия не имел, как часто мне придется вспоминать тот эпизод в номере отеля и как скоро это случится.

Ясным и теплым днем в мае 1947 г. я сидел в кресле на краю склона и кормил двух коз. Широкая полоса тумана собиралась внизу на берегах Кинерета, наполняя ветер нежной дымкой.

– Шимон? Шимон! – услышал я, обернулся и увидел близкого друга, отчаянно спешившего ко мне.

Я встал, удивленный, обеспокоенный.

– Что случилось?

– Йосеф Израэли снова здесь, от имени Эшколя, – сказал он, запыхавшись. – Он здесь с письмом от Бен-Гуриона.

– О чем?

Он снова сделал паузу, чтобы отдышаться.

– Ты… – он перевел дыхание, – речь о тебе.

Вскоре я узнал, что Йосеф Израэли приехал вернуть меня в качестве посланника Эшколя. Всех членов кибуца созвали на срочное собрание, им зачитали письмо. Бен-Гурион просил снова освободить меня от обязанностей в кибуце, чтобы я мог послужить подпольной еврейской армии, известной как «Хагана»[37], которая позднее станет Армией обороны Израиля (ЦАХАЛ). Хотя просьба исходила от самого Бен-Гуриона, правила кибуца предписывали, что все жители Алюмота должны проголосовать и отпустить меня. Именно поэтому Бен-Гурион не приказывал, а пытался убеждать. Он не сомневался, что грядет война за нашу независимость, а это означает, что боеготовность и забота о безопасности станут следующим решающим условием нашего выживания. «Рассматривайте это как одну из многих задач кибуца, новое поле для работы», – писал он, надеясь убедить кибуцников в том, что моя новая миссия и для них была важнейшей задачей. После непродолжительного обсуждения члены кибуца откликнулись на пожелание Бен-Гуриона. Я должен был явиться в штаб-квартиру «Хаганы», непритязательное красное здание (известное как Красный дом) на улице Ха-Яркон в Тель-Авиве.

Я с гордостью принял эту задачу, хотя еще не понимал, как и чем смогу помочь. У меня не было боевого опыта, если не считать защиты Бен-Шемена. Я ничего не знал об устройстве армии или подготовке к войне.

Едва я вошел в Красный дом, увидел знакомого – он тоже был членом кибуца Алюмот.

– Ты знаешь, куда я должен идти? – спросил я.

– Нет, мне никто не сказал, что ты придешь. Ты знаешь, что должен делать?

– Не знаю. Меня вызвал Бен-Гурион.

– Ясно. Яков Дори, начальник штаба, очень болен, поэтому его стол сейчас не занят. Почему бы тебе пока не присесть там?

Несколько часов спустя в кабинет вошел Бен-Гурион в сопровождении военных советников. Проходя мимо меня, он обернулся.

– Шимон, хорошо, что ты здесь, – сказал он, выудив из кармана несколько листов потертой бумаги и вручив мне.

Это был список из двух столбцов: одного короткого и другого длинного.

– Это оружие, которое у нас есть. – Он указал на первую колонку. – А это оружие, которое нам нужно. Если мы останемся с тем, что имеем, с нами покончено.

Опасения Бен-Гуриона не были беспочвенными. Обстановка в Организации Объединенных Наций позволяла предположить, что Генеральная Ассамблея, скорее всего, проголосует за резолюцию о разделе Палестины, что приведет к созданию еврейского государства. Само по себе это было поводом для восторга. Но Бен-Гурион был глубоко обеспокоен. Он ожидал, что вновь образованному еврейскому государству будет объявлена война как внутри его новых границ, так и со стороны арабских соседей. Что хорошего в рождении государства, если оно немедленно будет задушено в колыбели? Именно поэтому Бен-Гурион намеревался преобразовать «Хагану», чтобы молодое государство не оказалось без армии, без шанса защитить себя.

– Нас ждут не просто мелкие стычки, – сказал он. – Необходимо создать современную армию.

– Что я могу сделать? – спросил я Бен-Гуриона, когда он вручил мне обширный список необходимого оружия.