— Я вас слушаю… Здравствуйте… — У нее был сухой, немного сиплый голос.

— Здравствуйте, — сказал Березин. — Мне бы Клавдию Викторовну. Я ваш сосед из квартиры напротив, сын Валентины Петровны, Олег Березин…

— О, простите, а я подумала… — Она смутилась, румянец покрыл впалые щеки. — Проходите, пожалуйста, я ее племянница Маргарита…

Он шагнул через порог, держа в руках небольшой сверток. В двухкомнатной квартире было прибрано, на вешалке висело одинокое пальто. Дверь в комнату была приоткрыта. Он заметил, что мебели почти нет (как и у большинства выживших ленинградцев), только самое необходимое — кровать, тумбочка, уже ненужная сейчас, в мае, буржуйка. В гостиной висели полки с книгами — их туда поставили явно недавно.

— Проходите, пожалуйста, — пригласила женщина. — Не знаю даже, куда… наверное, на кухню.

— Мне бы Клавдию Викторовну, — повторил он. — Моя мама скончалась зимой 1942-го, Клавдия Викторовна до последнего дня ее поддерживала, заботилась о ней. Я знаю, что они дружили, помогали друг другу. Хотелось бы просто ее увидеть. Я не был здесь больше двух лет…

— Тетя Клава умерла, — потупилась Маргарита.

— Простите, — помрачнел Олег, — я не знал. Правда, не знал. Как это случилось? Она ведь была такая крепкая…

— И даже рассказывала про вас… — женщина подняла на него любопытный взгляд, — как вы приезжали в краткосрочный отпуск, а мама ваша умерла за несколько дней до этого, и вы об этом не знали и даже не съездили на ее могилу, потому что в этих могилах — тысячи…

— Я ездил в Пискарево, — поправил ее Березин. — Но вы правы, там невозможно никого найти. Сведения о погребении отсутствовали. Не всех зарывали в землю. Многие тела сжигали в печах, прах ссыпали в канавы… В тот приезд мы полночи разговаривали с Клавдией Викторовной, пили чай… Не помню, чтобы она рассказывала про свою племянницу…

— А вы документы мои проверьте, — Маргарита глянула на него с укором, — или сходите в жилконтору, спросите, что за особа проживает на этой жилплощади и имеет ли она на это право…

— Даже не собираюсь, — поморщился Березин. — Вы неправильно меня поняли… Прошу прощения.

— Тогда и вы простите, — сухо улыбнулась женщина, — за то, что неправильно вас поняла. Вы пройдете?

— Нет, спасибо, в другой раз, — отказался Олег. — Мне еще на службу надо. Я из Новгорода прибыл, по делам. Образовались несколько свободных часов, решил забежать… Вот, держите, — он протянул ей сверток.

— Что это?

То, что лежало в свертке, простым смертным было, к сожалению, недоступно. Год назад Ленинградская кондитерская фабрика имени Н. К. Крупской возобновила выпуск конфет, прерванный в связи с блокадой. Их распределяли по детским домам, предприятиям «усиленного питания», часть поставок шла в армейские структуры.

— Что вы, я не могу, — запротестовала Маргарита. — Возьмите, не надо, я же не ребенок, право слово. Вы это Клавдии Викторовне везли…

— Но вы же сегодня за нее, — неловко пошутил он. — Возьмите, Рита, не обижайте меня. Попьете чай, помяните тетушку… и мою маму тоже. Нам это выдают, все в порядке, не беспокойтесь, я уже ел.

— Спасибо, Олег… — она смахнула тыльной стороной ладони набежавшую слезу, — мы уже не голодаем. На деньги пока ничего не купить, но пайковые нормы подняли, расширили ассортимент — с этого уже ноги не протянешь, как раньше… Мы всю жизнь прожили на Петроградской стороне. Мой отец, ее брат, работал в научно-исследовательском институте, преподавал биологию в университете. Его отношения с тетей Клавой испортились после смерти моей мамы от туберкулеза. Он быстро нашел себе другую — слишком молодую для него, это была его ассистентка… Они поженились, у меня появилась мачеха, это было начало 1941 года… Его новая жена умерла от холода под Новый год — субтильное сложение, проблемы с кровообращением… Моего отца арестовали в феврале 1942-го, и я до сих пор не знаю, что с ним, мне отказывают в ответе. Когда я в последний раз была в приемной НКВД, там вспылили, сказали: радуйтесь, что сами не загремели, нечего тут пыль поднимать… Мой отец ни в чем не виновен, я точно знаю, что это был ложный донос его коллег…

Олег сочувственно молчал. Репрессивная машина работала даже в блокадном Ленинграде. Людей арестовывали и в 1941-м, и в 1942-м. Проводилась крупная кампания против высококвалифицированных ленинградских специалистов. Аресту подвергались сотрудники высших учебных заведений, работники науки, искусства. Предъявленные обвинения оригинальностью не отличались: «участие в антисоветской контрреволюционной деятельности». За короткое время арестовали около 300 человек, даже состоялись судебные процессы. Их проводили военные трибуналы войск Ленинградского фронта и войск НКВД Ленинградского округа. К смертной казни приговорили 32 человека, впрочем, реально расстреляли только четверых, остальным высшую меру заменили исправительно-трудовыми лагерями. Многие арестованные гибли в следственных тюрьмах, на этапах, пересылках, родственникам об этом сообщали не всегда. Смерть в блокадном Ленинграде — на каждом шагу, кого волнуют мертвые предатели?

— Я думала, и меня арестуют, — тихо проговорила Рита. — Я слышала, что брали не только ученых и преподавателей, но и членов их семей… Жила одна в квартире, ходила на работу… и дождалась, — женщина грустно улыбнулась. — Так всегда и бывает: ждешь одну беду, а приходит другая. Это было в конце февраля: искала растопку в соседнем квартале, в доме было страшно холодно, объявили артналет, успела добежать до ближайшего бомбоубежища. А когда все закончилось, вернулась к своему дому на улице Куйбышева, а его разбомбили… Мы жили недалеко от набережной, где стоял крейсер «Аврора»… — Женщина побледнела, воспоминания давались ей с трудом. — Верхние этажи полностью снесло. Мы жили на первом — там все просело, была угроза обрушения. Я плохо помню, меня держали люди, я вырвалась, полезла в квартиру, чтобы забрать документы, карточки, кое-что из одежды… А когда меня вытащили, сломалась несущая стена, все рухнуло… Я пешком пришла к тете на Невский, она приютила меня, вот с тех пор я здесь и живу…

— Вы работаете, Рита?

— Конечно. — Она твердо посмотрела ему в глаза, мол, как можно не работать. — И в блокаду работала, и сейчас работаю. Каждый день хожу пешком в библиотеку Академии наук на Васильевском острове, заведую отделом зарубежной научной литературы. Впрочем, только два месяца заведую, до этого была рядовой сотрудницей… Раньше добиралась с Васильевского, теперь из центра… Транспорт долго не ходил, приходилось идти пешком, по холоду и в темноте… Не только я, все так делали. Раньше требовалось полтора часа, сейчас — час… Работаю посменно — два дня по двенадцать часов с раннего утра, сутки отдыхаю…

— Как умерла ваша тетя?

— Она ходила карточки отоваривать… — снова на ее глаза навернулись слезы, — уже домой возвращалась, прошла подворотню. У самого подъезда силы кончились, легла в снег и уснула… Тогда это было обычным делом, многие так умирали. В тот день мела метель, был сильный мороз. Я вернулась с работы, она лежит, а рядом инвалид Петрович из первого подъезда стоит, охраняет тело. Она хлеб несла — и представляете, никто не покусился, пока она лежала. Ведь все голодные были, с ума сходили от голода, ботинки ели, ремни, несъедобные корни из земли выкапывали… Никто не взял этот хлеб, потому что нельзя чужое брать — это впитали с молоком матери…