Были рассказы арестованных жён Калинина, Молотова, Бухарина. Лучше всего ей помнились рассказы родственников тех, кто проходил по «Ленинградскому делу».

– Представьте, самых главных расстреливали голыми, – рассказывала Мария Генриховна, – чтобы как-то унизить напоследок. Сталину по телефону докладывали подробности.

Антон усомнился:

– Может, это лагерный фольклор? Мария Генриховна заволновалась:

– Как ни стыдно, но это правда, я сужу по тому, как допрашивали, как пострадал племянник Вознесенского, он видел, во что превратили его дядю во время допросов. И вы знаете, – она вдруг опасливо сменила голос, – их и жалко, и не жалко. Позже я узнала, что Кузнецов, когда его уже перевели в Москву, в ЦК, он подписывал списки на расстрел, а потом его самого… Кто он – жертва или наоборот? Я не могу разобраться.

Она вопросительно смотрела на них.

Антон не знал, что ей ответить. В это время явился внук, Кирилл, подросток лет пятнадцати, скинул куртку, подсел к столу, критически посмотрел на роскошный букет, принесённый Магдой, на бутылку «хванчкары», взял последнюю ватрушку, сказал едко:

– Лучше б вы принесли сосиски.

И ушёл.

– Ничего страшного, они любят самоутверждаться, – сказал Антон.

Рассказы Марии Генриховны произвели сильное впечатление на Магду.

– Такие люди, как она, – это всё равно что находка в архиве, – сказала Магда.

На улице они долго молчали, потом Магда произнесла:

– Когда ты пошёл вразумлять мальчика, я спросила Марию Генриховну, не хочет ли она уехать в Германию. Думаю, это можно устроить. Она отказалась – ни за что! А ведь живут они тут плохо. Что её удерживает?

– Она считает, что ей повезло, смогла вернуться в Питер, её жалеют, получила жильё, работу, реабилитированным всё-таки очень сочувствуют. Есть пенсия, сохранила дочь. Это всё не просто.

– Она заслужила жить в других условиях.

– Знаешь, всё относительно, ты тоже живёшь не роскошно по сравнению с Сименсами.

Антон подумал: хорошо, что Кирилл не слыхал её предложения и отказ бабушки. Неизвестно, как бы он отнёсся к этому.

Назавтра Магда вернулась к «Ленинградскому делу». Всё же непонятно, как такое могло случиться, блокада ведь подвиг ленинградцев.

Трагедия блокады унесла жизни старших Чагиных – деда и бабки Антона. Блокада опустошила его детство. Она осталась самым подлым преступлением вермахта. Он понимал, что в Кремле шла борьба за власть, и там уже ни с чем не считались.

– Как они все одинаковы, эти диктаторы, – говорила Магда, – Сталин, Гитлер,

Мао Цзэдун. Вот так же Гитлер перестрелял своих сподвижников – Рэма и его команду.

Кое-что к рассказу Марии Генриховны добавил Магде знакомый Антона, доцент-историк. После Победы Жданов стал выдвигать ленинградских руководителей, переводил их в Москву. Это насторожило приближённых к Сталину. Фаворитов не должно быть много, а претендентов и того меньше. Разгорелась борьба за близость к телу. Берия и Маленков против Жданова. Поводы использовались любые, например: ленинградцы без разрешения устроили ярмарку залежалых товаров. Мол, им ни ЦК, ни Сталин не указ. Они рвутся к власти. Играли на подозрительности вождя, ленинградцев выставили заговорщиками. Краснощёкий, курчавый историк излагал свои объяснения с восторгом неофита. Он вызывал у Антона раздражение. Блокада для Антона была самой трагической страницей Второй мировой войны. Антон уговорил Магду посетить Пискарёвское кладбище, это место сакральное. Заросшие травой могильные холмы сохраняли страдания умирающих от голода горожан. Город был и героем, и мучеником. Красавец, любимец Петра, всей своей судьбой отличался от всех других городов России. Он был как незаконный её сын, был придуман Петром, который для Антона тоже казался незаконным сыном Тишайшего царя Алексея.

Магда не выдержала, назвала Антона монархистом. Да, ему нравилась королевская Англия, королевства Испании, Норвегии, их устойчивая жизнь и вековые традиции.

Магда спросила:

– Почему город не капитулировал, как прочие европейские города?

Антону уже задавали такие вопросы в Германии. У него был приготовлен ответ:

– Причина та же самая, по которой вы проиграли войну.

Магда попросила разъяснить.

– Я спрашивал ваших историков: почему? Ответы были разные. Одни винили плохое руководство Гитлера, другие – оттого, что Америка вступила в войну на стороне союзников. Один сказал мне: у русских воевали кроме солдат ещё партизаны. Кто-то ссылался на морозы.

– Ну а по-твоему?

– По-моему – оттого, что у вас провалилась идея превосходства, вермахт увидел, что мы умеем не хуже их воевать. В этом убедил их Сталинград, где они опозорились.

– Ну хорошо, а почему вы всё-таки победили?

– Слушай, о чём мы говорим, ты что, для этого приехала сюда?

– Нет, отвечай.

– У вас было всё для победы – была техника хорошая, связь, опытные офицеры, авиация… Но мы победили, потому что защищали свою Родину от оккупантов, мы не хотели стать рабами. Ни за что. И мы сумели быстро превзойти вас во всём – и в танках, и в самолётах, стало ясно, что немцев можно окружать, брать в плен со всей их техникой. Стало ясно и то, что немцы ничем не выше нас, что мы Россию любим не так, как вы Германию.

Ему приятно было её озадачить. Курносая её физиономия сморщилась.

– Вам впервые надрали задницу, и ваши генералы поняли, что войну им не выиграть. Мы сбили с вас спесь. Проиграла не Германия – проиграл нацизм.

Он заставил себя остановиться, замолчать. Взял её руку, успокоился, и злость отступила. Это всегда на него действовало умиротворяюще. Чувствовать её прикосновение было достаточно.

– Было ещё что-то, – неохотно сказал Антон. – Пушкин писал, что нам помог

Русский Бог. Это он про войну с Наполеоном. И у нас тоже было чудо.

– Ты верующий?

– Честно говоря, я думаю, что наша победа во многом – чудо. А в чудеса я не верю. Так что нечто таинственное остаётся.

У Вольтера герой постоянно утверждал: «Всё к лучшему в этом лучшем из миров». В юности он любил повторять себе эту формулу, она совпадала с уверенностью, что в Советском Союзе жизнь лучше, чем где бы то ни было, а будет ещё лучше.

Магда восхищалась Петергофом, Эрмитажем, и он надеялся, что она пожалеет, что не остаётся, и задержится хотя бы на месяц. Но она сердито оборвала: «Это не твоя Россия, эту Россию погубили» – и добавила, что жить здесь не сможет.

Она не понимала, что четыре года ему надо было выстоять в очереди, чтобы получить эту квартирку в доме без лифта и без гаража, не понимала, почему он был так счастлив. Два года он стоял в очереди за автомобилем. Здесь всюду были очереди: за луком, за холодильником. Он терпеливо напоминал, что город разрушили в блокаду, что жилья не хватает, что, когда Сталин умер, Шостакович произнёс: «Слава Богу, теперь можно плакать». До этого все советские люди должны были быть счастливыми.