Зубр замолчал. Внезапно помрачнел густо, тучей.

– Что замолк? – ткнул Бес его в бок локтем.

Зубр вздохнул. Опустил рыжую башку. Помял кончиками пальцев веснушчатый широкий, как детская лопаточка, нос.

Обернулся к Бесу.

На бледном лице ярче, гуще, темным рассыпанным просом проявились безумные веснушки.

– Этот человек. Этот.

– Какой человек? – Бес старался быть терпеливым. – Которого мы встречаем? Из Питера?

– Да. Он. Они могли его поймать. Перехватить. Или в самом самолете. Или – при посадке.

– Это что, не прямой рейс? – спросил Бес.

– Нет. В Москве садится. Потом сюда летит.

– Значит, что-то в Москве произошло.

– Значит, – Зубр снова сплюнул.

– Пол заплюешь. Прекрати. Ты же не верблюд. Не волнуйся. Ну, подождем эти три часа. Я в буфет схожу? Куплю пожрать нам?

Бес поскреб в карманах, вынул деньги.

– Да-а-а. Негусто, – сказал Зубр, глядя на мятые купюры в ладонях Беса. – На пирожки с котятами хватит, а на пиво нет. Держи.

Он положил поверх мятых десяток новенькую, даже еще не гнутую сотню.

Они жадно кусали холодные пирожки с капустой, запивая теплым пивом.

– «Окское», ведь хорошее, но не могли, сволочи, в холодильник…

– Она сказала, что – из холодильника, – промычал Бес с набитым ртом.

– Врет. Что у них там еще есть?

– Дрянь всякая. Салаты. Все дорого.

– А куриные ноги, ледяные, с кожей… в пупырышках – есть?!

Они кусали пирожки и хохотали, жадно жуя.

– Есть! Вроде…

– В дороге… м-м-м!.. в дороге всегда надо грызть куриную ногу… это обычай такой… русский…

– А может, не только?.. А американцы – что, кур не едят?.. Ножки Буша, га-а-а-а…

Зубр допил пиво и аккуратно поставил пустую бутылку у края скамейки.

– Еще два часа куковать, – спокойно и, кажется, даже весело сказал.

Сбоку, совсем рядом, раздался дикий, с брызгами, звон стекла и дикий мат. Будто покатилось, переезжая живую тихую плоть, гремящее стальное колесо.

Они оба быстро обернулись.

И поняли: все надо делать быстро.

Около разбитого окна, спиной к окну, на осколках, лежал парень в черной кожаной «косухе». Такой же, как у Беса. Как близнец его, брат. Второй парень, которого били, безжалостно, хищно, насмерть, еще стоял на ногах. Отбивался. Он был крепче поверженного, и, видимо, знал приемы. Тех, кто бил, было больше. Бес не сосчитал: трое там или четверо, пятеро. Больше, это было понятно. Черная куча. Все копошатся. Выкрикивают ругательства.

И Зубр, и Бес среагировали мгновенно и одинаково. Они уже бежали к драке, бежали к своей судьбе, и Зубр только крикнул Бесу на бегу:

– Ну?! Ты – готов?!

Бес бежал и сжимал в кармане пистолет.

Его охватила странная, дикая радость. Дрожь.

Так пляшут в ночи, после любви, у реки, у костра. Под звездами.

«Какая река… какой костер… они выбьют у тебя из рук пистолет… и ты!..»

Пока бежал – увидел: лица тех, кого били, кого – убивали, были смуглые и раскосые, смуглые и раскосые.

– Зубр! – крикнул он. До дерущихся уже оставалось всего ничего. – Зубр!

Он хотел крикнуть ему что-то важное.

Но времени уже не было.

Он понял: вот этот ударит, сейчас. Он не успел отвести лицо, и хороший, мощный удар пришелся в скулу. Он стал падать, и спиной наткнулся на грудь того, черного, который дрался, еще не сваленный на пол, – и устоял. Руки сами делали свое дело. Кулаки, колени знали, что делать. «Погоди, пока не выдергивай оружие, погоди. Пока – руками. Нас уже тоже четверо. Сейчас этот встанет с пола. Сейчас!»

Он видел, как Зубр отлично ударил одного в живот, снизу, и тот не успел закрыться. Вместо крика раздалось рычание. Зубр увернулся. Рыжая его голова металась, как факел. В кулаке одного мелькнуло стальное, серое, рыбье. «Так, уйти от ножа. Быстро. Так!» Тот, кто валялся на полу, очухался, встал на четвереньки, потом вскочил на ноги.

Уже веселее, подумал Бес.

Под подошвами берцев хрустели осколки. В спине чернявого парня, в куртке, осколки торчали, как льдинки. По черной коже текло красное, казалось, густое, сладкое… похожее на сироп. Бес развернулся и хорошо въехал оказавшемуся ближе всех. Ему вмазали тоже – сзади. И опять он не упал. Хотя голова поехала, поплыла… полетела.

«Я полетел, да, я уже полетел. Я лечу в самолете, ха! В Нью-Йорк».

Он видел, как Зубру засветили в ухо, и Зубр стал падать.

Зубр падал медленно, как во сне, так не падают люди, так люди танцуют – или обнимаются. «Обнимаются с жизнью, что ли?» Он думал, еще думал, холодно, ясно работала голова, сама по себе, отдельно, а руки, локти, ноги делали свое. Он пнул того, кто повалил Зубра, сильно пнул его в колено, скосил глаза – и тут увидел, как по черному свитеру Зубра тоже медленно, сонно ползет густое, да, сладкое, вишневое, или, может, клубничное. Дачное варенье. У Зубра, у матери его, была дача, там вишни росли, мать варенье варила.

– Зубр! – крикнул Бес.

Зубр лежал на полу, раскинув руки.

И рука сама нырнула в карман – и выдернула живую, горячую, маленькую игрушку. Маленькую смерть.

«Я сейчас поиграю в смерть. Немножко. Только немного. Это только игра, ну правда. Только игра».

Тот, что с ножом, сунулся к нему – и отпрянул от него.

Бес вскинул руку с пистолетом.

Он крепко, железно держал пистолет на вытянутой руке, наводя его в лоб, в лицо то одному, то другому, – и они сразу почуяли смерть, сразу перестали махать руками, сразу стали отступать, на шаг, еще на шаг, еще.

Вот уже кучкой, черной, грязной, в чужой – или своей? – крови, – стояли, тесно сбились.

– Не дрейфь, – сказал тот, что с ножом, так и продолжая держать нож лезвием вверх, в белом от напряженья кулаке, – не дрейфь, тебе говорю… у него, может, пугачка только… газовый…

– Хрен ли, – сказал парень с тату в виде красной змеи, набитой на лбу, и с серебряным пирсингом на бритой брови, и дунул себе нижней губой на разбитый нос. Красная змея ползла по его лбу, и Бесу казалось – это течет по лбу кровь.

Нет, кровь и правда текла.

Зубр лежал без движения. Руки раскинуты.

– Вы, подонки, – тихо сказал Бес. А ему самому показалось – крикнул! – Валите отсюда. А то я вас повалю. Всех.

Тот, с ножом, сунулся было к нему, но парень с красной змеей цепко ухватил его за локоть.

– Тихо. У него ствол нормальный. Тихо. Уходим.