То, что мы сегодня неуклюже называем теневой экономикой, постепенно подминало под себя партийный и карательный аппараты. Наверняка мало кто знает, что родной брат нашего бровастого вождя, члена Союза писателей СССР, был тесно связан с грузинской торговой мафией. И когда дело зашло слишком далеко, чекисты — под командованием лично Цвигуна — повязали деловых грузин, предупредив, что одно слово о сановном брательнике может стать последним в их жизни. Деловые отправились валить лес, а брат уехал поработать в Болгарию.

Но все же еще была сила, которая не давала окончательно развернуться и оборзеть новоявленной мафии. Как ни странно, это был КГБ. Андропов в то время делал все, что мог, чтобы остановить надвигающийся вал преступности.

По сей день я твердо уверен, что самые громкие кражи тех лет замышлялись именно в этом загородном кабаке.

Обстановка в нем была своеобразная, своего рода «питательный бульон», в котором плавали уголовно-деловые пираньи.

…В Нюрнберге было жарко, и я с другом, хорошо знавшим город «боевой славы тысячелетнего рейха», пошли обедать в открытый ресторан, расположившийся во дворе старой крепости. Не успели мы выпить по глотку пива, как мой товарищ сказал:

— В углу сидит мужик, он просто сверлит тебя глазами.

Я оглянулся и встретился взглядом с затемненными стеклами очков: казалось, что большое насекомое смотрит на меня, тяжело и враждебно.

Я узнал этого человека, хотя он изменился. Очки у него другие и волосы седые и основательно поредевшие, однако специально отращены чуть длиннее, олицетворяя принадлежность к художественной богеме. Но тонкие лягушачьи губы, тяжелый, чуть приплюснутый нос остались прежними.

И перстень на левой руке тот же — дорогой с многокаратным сапфиром, обрамленным крупными бриллиантами.

Он рассчитался и пошел мимо нашего стола к выходу. На секунду остановился и снова посмотрел на меня сквозь темные стекла. Потом отвернулся и ушел.

— Кто это? — спросил мой друг.

— Да так, никто.

Этот «никто» приезжал в ресторан на «вольво» с водителем, что по тем временам было очень круто. Он часто появлялся в компании Бориса Буряце по кличка «Боря Цыган». Боря числился артистом Большого театра, куда его пристроила интимная подруга — Галина Брежнева, дочь «хозяина земли русской». Боря Цыган был знаменит тем, что не мог спокойно видеть хорошие камни у другого человека.

Он приезжал в ресторан в эпатажных одеяниях, на груди его для всеобщего обозрения висел здоровенный крест, усыпанный бриллиантами.

Насколько мне известно, странную пару в этом кабаке очень интересовал один человек, по фамилии Бабек. Это был таинственный персонаж из светской тусовки тех лет. Говорили, что он сын иранского генерала, казненного шахом за симпатии к нашей стране.

У Бабека было две дачи: одна в районе Николиной Горы, вторая — в Пахре. Люди, имевшие с ним дело рассказывали, что обе дачи были заставлены антиквариатом.

Он скупал только мейсенский фарфор, картины и ювелирные изделия, которые наши военные вывезли как трофеи из побежденной Германии.

У вдов и детей маршалов он скупал немецкую мебель и такие сувениры, как старинное оружие.

У одного из маршалов он за огромные деньги приобрел саблю фельдмаршала Кейтеля. Ту самую, которой немецкий фельдмаршал последний раз отсалютовал, прощаясь с войсками перед подписанием капитуляции.

Вещи эти Бабек покупал по целевому заданию антикваров из ФРГ и путями неведомыми сам же и переправлял им.

Впрочем, с таможней у Бабека были прекрасные отношения, так как он, по моим сведениям, оказывал неоценимые услуги нашему правительству — тайно торговал оружием.

Мой товарищ — человек, с которым мы вместе провели молодость, дивный парень, отчаянный авантюрист, в хорошем понимании этого слова, — рассказал мне, что Бабек интересовался и камушками.

Я хорошо помню, как Бабек появлялся в ресторане. Его всегда сопровождал мини-гарем из красивых здоровенных девах. Впрочем, на фоне сына иранского диссидента любая девушка показалась бы великаншей.

Человек в черных очках и Боря Цыган интересовались Бабеком, потому что у него был канал вывоза и покупатели за границей.

Кстати, человека, встреченного мною через много лет в Нюрнберге, я знал как Андрея Александровича, но другие звали его Борисом Ильичом, я это сам слышал.

Знающие люди называли две его клички: «Умный» и «Сократ».

Друзья-сыщики прокрутили их через ГИЦ, но операция ничего не дала. Номер «вольво», «пробитый» через ГАИ, помог мне узнать только имя хозяйки машины — Лидии Васильевны Злобиной, 1902 года рождения.

Мой повышенный интерес не остался незамеченным. Дважды на меня с друзьями наезжали у выхода из ресторана молодые люди в кожаных куртках и вельветовых джинсах. Такая тогда была мода у столичных бомбардиров. Скажу без ложной скромности: встречи эти не доставили молодым людям особой радости. Это еще больше подвигло меня на проведение оперативно-разыскных действий.

Я начал расспрашивать своих друзей-сыскарей, но никто из них ничего не мог мне рассказать ни об Умном, ни о Сократе.

Начальник угрозыска страны, мой большой друг, ныне покойный генерал Карпец прямо сказал мне:

— Брось это дело. Последствия могут быть неадекватными. Я тебе одну историю расскажу, но написать о ней ты должен через много лет.

Был в Москве художник-реставратор. Человек заслуженный и известный, получивший звание членкора Академии художеств.

Жил он весьма скромно, и была у него одна исключительно ценная вещь. Когда-то императрица Екатерина подарила его прабабке бриллиантовое колье необыкновенной работы.

Реликвия эта переходила из поколения в поколение. Ее даже в лихом 18-м не тронули рукастые чекисты, лечившие буржуазный элемент от «золотухи». Не тронули потому, что семье была выдана охранная грамота Совета народных комиссаров. Но наступили тяжелые времена, тяжело заболела внучка, возраст не позволял художнику работать много и продуктивно, да и вообще деньги были нужны. Посоветовавшись с сыном, он решил продать драгоценное украшение. Вещь была дорогая и входила в список госценностей. Художник предложил ее Алмазному фонду. И вот тут началась странная история. Эксперт фонда, сославшись на отсутствие денег, что было маловероятно в те годы, порекомендовал покупателя — академика из Баку.

Приезжий азербайджанец сомнений не вызывал. Он предъявил все положенные документы и сказал, что для него как для коллекционера приобретение колье — главное дело всей жизни. Он продаст машину, часть своей коллекции и соберет деньги.

В назначенный день он пришел с чемоданчиком, полным коричневых сотенных купюр. У академика было только одно условие: предварительно показать драгоценность своему ювелиру. Художник согласился, академик ушел, унося заветные дензнаки, а художник отправился в райотдел милиции. Нет, он не пошел заявлять на азербайджанского научного светилу. Дело в том, что отделение находилось в соседнем доме, и у художника сложились добрые отношения с ребятами из райотдела: художник оформлял им в порядке шефской помощи всевозможные стенды для ленинской комнаты, милиционеры присматривали за его мастерской, в которую привозили на реставрацию весьма ценные вещи.