– Ладно, все… Не будем про баб.

– Не будем, – эхом и замолкает.

Сидим – молчим. Дети за окном затихли. Я и не заметил когда. Спят в своих кроватках. Наорались и спят. Набираются сил, чтобы завтра вопить с новой силой.

Чувствую, как что-то подступает прямо к горлу вместе с изжогой.

– Все-таки ты сволочь порядочная, – вырывается.

– На самом деле ты мне должен быть благодарен, – еще и огрызается.

– Как, опять? – интересуюсь. – За то, что ты трахался с моей женой?

– У нее была депрессия. Ей нужен был какой-то эмоциональный выхлоп… Она бы все равно это сделала, понимаешь? Хорошо, что это был я. А мог быть кто-нибудь другой, посторонний. И не известно еще, чем бы все закончилось…

– Отлично! Выходит, ты из гуманистических соображений трахнул мою жену…

– Ну, если уж на то пошло, твою бывшую жену.

– Нет, тогда еще она была вполне настоящая! А вот как раз после этого стала бывшей.

– Вот только этого не надо! Не надо на меня все валить.

– Слушай, – стараюсь говорить спокойно, даже вкрадчиво, – а чего ты приехал?

– В смысле? – недоумевает.

– В прямом! Чего ты ко мне притащился?

– Зря ты так… – включает свою электроплитку. – Если хочешь, я уйду, конечно…

– Это она тебя подослала?

– Ерунда какая…

– Или совесть замучила – решил реабилитироваться за свою подлость? Решил меня, типа, в семью вернуть? «Хочу познакомить тебя с одной женщиной… Умной, красивой…»

– Ладно, извини, старичок… Я, пожалуй, действительно пойду. – Встает, тянется за своим портфелем.

Вскакиваю, ору:

– Сидеть!

Несколько секунд он стоит как вкопанный, а потом подскакивает ко мне и выдыхает прямо в лицо неприятным ростовским перегаром:

– Ты чего орешь?!

Отступаю на полшага:

– Имею право! Население Земли – шесть с половиной миллиардов человек! Половина из них женщины! Тебе мало? Мало, да?

Снова противоестественно приближается ко мне, снова вколачивает в меня обернутые в сивушный запах слова:

– Мало! Мало! Из этих трех миллиардов две трети старухи и младенцы! Так что остается всего ничего – какой-то миллиард! Большинство из которого – китайцы! Если вычесть китайцев, страшных и замужних, – получатся вообще слезы!

Опять вынужден отступить:

– «Замужних»! С каких пор тебя это смущает?!

– Может, дело не во мне? – брызжет слюной мне в лицо. – Может, это с тобой что-то не так? А я просто рядом оказался. Я ведь всегда был рядом! Куда ж им деваться? Они все ко мне прибивались.

– Да пошел ты! – Толкаю его в грудь, опускаюсь на стул.

Стыдно сказать – чувствую, как слезы текут по щекам. Закрываю лицо руками. Вот опять превращаюсь в ребенка. В самый неподходящий момент. Ладошки мокрые, слезные каналы переполнены жидкостью, она протекает сквозь пальцы, сочится по рукам, как в детстве арбузный сок, как вода с кукурузных початков, с солью – по локтям. Почему я не могу остановить эти слезы, обиды, боль и безысходность?

– Что со мной не так, скажи мне? Что?

Слышу, как он мечется по кухне:

– Не знаю… Со всеми нами что-то не так… Это нормально…

– Нормально? – Глотаю соленую слизь, скопившуюся в носоглотке.

– Абсолютно.

Вытираю рукавом слезы.

– Ладно, извини… Так что ты хотел сказать?

– Что?

– В чем-то признаться… – шмыгаю носом.

– Да ладно… Как-нибудь в другой раз. Что-то многовато признаний на единицу времени.

– Чего уж там, раз пошла такая пьянка… Давай выкладывай.

– Ну, смотри… Я тебя за язык не тянул… Только знаешь что… Давай перед этим еще по одной?

– Как скажешь, – наливаю.

Пьем не чокаясь, как на похоронах.

– Помнишь, лет двадцать назад я в Израиль ездил?

– Ну? – Никак не думал, что эта история уходит своими корнями в такое далекое прошлое.

– Ты меня попросил камешек с Голгофы тебе привезти…

– Да, спасибо тебе.

– Не стоит. Ну, вот…

– Что?

– В общем, я тебя обманул… Мне правда стыдно…

Ничего не понимаю:

– В каком смысле – обманул?

– Это случилось двадцать лет назад… Я был мальчишкой… Понимаешь…

– Ничего не понимаю. О чем ты?

– Просто я закрутился: экскурсии, родственники… У меня ж там куча родственников… По папиной линии…

– И что? – Удивительно, как можно так мучительно приближаться к сути.

– В общем, я забыл.

– Что забыл?

– Про камень с Голгофы…

– Как забыл? – Встаю, иду в комнату, беру камень, возвращаюсь. – А это что? – Верчу камнем у него под носом. – Это забыл? Хочешь, дам тебе таблетки от склероза? Сам давно уже хотел пропить курс, но все время забываю.

– Это не с Голгофы…

– Как не с Голгофы?

– Ну… Я когда уже прилетел из Израиля и к тебе собирался… Только тогда вспомнил, что забыл привезти тебе камешек с Голгофы…

– Вспомнил, что забыл? И что?

– Черт… Ну, я вышел из дома, смотрю – там стройка… была… На Пушкинской. Там, где сейчас губернатор живет… Красивое такое здание, знаешь? Ну, я взял там какой-то камешек. Прости.

– На стройке? – Снова зачем-то переспрашиваю, хотя все и так понятно.

– А что было делать? Нет, я не это хотел сказать…

– То есть этот камень не из самого сердца Иерусалима? Не с Голгофы?

– Ну что ж ты такой тупой?! Я ж тебе объясняю…

– Этот камень с обычной ростовской стройки? Я правильно тебя понимаю?

– Да.

Кладу камень на стол.

– На него там, вполне возможно, собаки ссали…

– Какая разница: ссали, не ссали?

Тут меня снова захлестывает:

– Я тебе объясню, какая разница! – ору ему в физиономию. – Я этот камень с собой из квартиры в квартиру, из города в город! Я его в самолет с собой беру всегда, потому что летать боюсь!

– Видишь, помогает…

Он еще издевается!

– Я с ним двадцать лет разговариваю. Я его двадцать лет под подушку кладу и целую перед сном! – Сам чувствую – перегибаю палку.

– Ну, это ты в любом случае зря…

– Заткнись! – как-то само собой срывается. Причем как-то даже не угрожающе, а истерично выходит. Голос от неожиданности, вероятно, спотыкается и отскакивает куда-то в область колоратурного сопрано. Но на него, судя по всему, действует. Потому что он кривится, весь сморщивается, как от глотка ростовской: