Начиная с 1927 г. Сталин стал все чаще говорить о том, что единственное решение проблемы хлебозаготовок — создание колхозов. По его мнению, крестьянство было обязано платить дань для нужд индустриализации и снабжения продовольствием города и армии, а колхозы лучший способ сбора этой дани в максимальном объеме. Дань, однако, следовало взимать не только с кулаков. На пленуме ЦК в апреле 1929 г., когда Сталин излагал свое представление об этом, голос из зала прервал его замечанием, что середняков трогать не надо. Сталин резко ответил: «Не думаете ли вы, что середняк ближе к партии, чем рабочий класс? Ну и марксист вы липовый»{66}. Сталинский марксизм обращал город против деревни, рабочих против крестьян.

Тем не менее, когда речь шла о крестьянстве, Сталин продолжал пользоваться марксистско-ленинским классовым языком. Например, он говорил о росте слоя кулаков, обострении классовой борьбы в деревне, о разделении крестьянства на бедняков, середняков и кулаков. С официальной точки зрения, именно кулак «вел подрывную деятельность» и занимался «тайными происками» против советской экономической политики. Сталин неизменно настаивал на том, что было бы «ошибкой» думать, будто смычка может существовать в любой форме. Он поддерживал только ту смычку, «которая обеспечивает победу социализма». Связывая НЭП со смычкой, он говорил: «И если мы придерживаемся нэп, то потому, что она служит делу социализма. А когда она перестанет служить делу социализма, мы ее отбросим к черту. Ленин говорил, что нэп введена всерьез и надолго. Но он никогда не говорил, что нэп введена навсегда»{67}.

Сталин отвергал мысль, что деревня последует за городом в социализм «самотеком». «Социалистический город, — утверждал он, может вести за собой мелкокрестьянскую деревню не иначе, как… преобразуя деревню на новый, социалистический лад»{68}. Согласно Сталину, это преобразование следовало осуществлять путем насаждения колхозов и совхозов в деревне. Позже он будет говорить о том, как большевики «повернули середняка на путь социализма»{69}. Однако, хотя кулакам (подлежащим «ликвидации») не разрешалось вступать в колхозы, социально-политические противоречия там должны были остаться, включая индивидуализм и «кулацкие пережитки». Предполагалось, что «элементы классовой борьбы»{70} будут существовать в колхозах даже в отсутствие кулаков.

Хотя Сталин и утверждал, что предан марксистско-ленинским понятиям класса и классовой борьбы в деревне, он явно считал основными противниками в этой борьбе рабочих и крестьян, город и деревню. Как и Ленин, он полагал, что статус кулака определяется политическим поведением и ликвидация классов завершится полностью, только когда крестьянство прекратит свое существование. В представлении обоих лидеров смычка должна была обеспечить окончательное уничтожение классов. Однако теоретический подход Сталина, в сравнении с ленинским, меньше страдал софистикой и двусмысленностью. Наиболее четко официальные и тайные «протоколы» партии сходились воедино в рукописях и речах Сталина. В известной степени Сталин был ближе к реальности, чем Ленин и другие партийные лидеры. Там, где они приходили в затруднение, он полностью преуспел, сблизив понятия культуры и класса. Ему это удалось, поскольку он рассматривал крестьянство как единую сущность, как класс, неделимый на марксистские социальные категории. Сталин распространил ленинскую теорию колеблющегося середняка на все крестьянство, определяя его в целом просто как мелкого производителя. Подобный подход допускал, что крестьянство могло вступить в политический союз как с революцией и диктатурой пролетариата, так и с контрреволюцией и кулаком. Во время коллективизации крестьянство продемонстрирует единство интересов и целей в своем сопротивлении, которое послужит веским подтверждением необходимости сталинской революции на селе, поскольку позволит государству сконструировать определенный социальный облик крестьянства, по сути «окулачить» деревню, связывая любую оппозицию с кулацким социально-экономическим статусом. Для Сталина культура стала классом, а следовательно — и главным врагом. Его не испугают и неоднократные предостережения Ленина. Он вступит в войну против крестьянства, держа в памяти только ленинские слова о «последнем и решительном бое», «первобытной мужицкой темноте», «пиявках», «вампирах» и «беспощадной борьбе против кулаков».

7 ноября 1929 г., в двенадцатую годовщину Великой Октябрьской социалистической революции, Сталин в статье «Год великого перелома» объявил, что середняки начали в массовом порядке вступать в колхозы{71}. К тому моменту коллективизация резко ускорилась, значительно превысив те умеренные темпы, которые были запланированы для обобществления сельского хозяйства в декабре 1927 г. XV съездом партии, впервые поставившим коллективизацию во главу повестки дня{72}. На XVI съезде партии в апреле 1929 г. ЦК принял план для сельского хозяйства на первую пятилетку, предполагавший, что за 1932–1933 гг. коллективизация охватит 9,6% крестьян, а за 1933–1934 гг. — 13,6% (примерно 3,7 млн. дворов). Эти цифры были пересмотрены в сторону увеличения в конце 1929 г., когда Госплан впервые призвал к коллективизации 2,5 млн. крестьянских дворов за 1929–1930 гг., а затем Колхозцентр с последующим подтверждением Совнаркома постановил, что к концу 1929 — началу 1930 г. в колхозы должны быть включены 3,1 млн. крестьянских дворов{73}.

На практике к 1 июня 1928 г. в колхозы вступили 1,7% крестьянских хозяйств, а только за период с 1 июня по 1 октября 1929 г. это число увеличилось с 3,9% до 7,5%. Рост был особенно заметен в регионах — лидерах по производству зерна. Нижняя Волга и Северный Кавказ превзошли всех: к октябрю доля хозяйств, вступивших там в колхозы, достигла соответственно 18,1% и 19,1%{74}. Именно высокие темпы коллективизации в отдельных регионах и лежали в основе слов Сталина о середняках, пошедших в колхозы; при этом он утверждал, что большинство крестьян готовы к коллективизации. На деле же в колхозы в основном вступали бедняки. И хотя «снизу», очевидно, наблюдался некоторый подлинный энтузиазм, при проведении кампаний на местах уже начали прибегать к силовым мерам в погоне за высокими показателями{75}.

Даже на этом этапе коллективизация в значительной степени насаждалась «сверху». Ее несли в деревню направляемые местными обкомами, с официального или неформального одобрения Москвы, районные должностные лица, городские коммунисты и рабочие. Продотряды, раньше охваченные стремлением собрать как можно больше хлеба, были полностью переброшены на проведение коллективизации{76}. В городах усилились антикрестьянские настроения, вызванные дефицитом хлеба, все новыми новостями о «кулацком саботаже» и уже давно тлеющей взаимной неприязнью города и села. Они охватывали прежде всего рядовых партийцев и заводских рабочих и находили все новых сторонников среди городского населения{77}. Поддержка со стороны государства, инициатива на местах и неконтролируемые действия чиновников нижнего звена слились в одну равнодействующую силу, обеспечившую коллективизации постоянно ускоряющийся темп. «Успех» кампаний в регионах придал Москве необходимый импульс, позволив еще больше ускорить коллективизацию, что привело к постоянному и ожесточенному состязанию между центром и периферией за лучшие результаты. Реальные достижения опережали запланированные, планы постоянно переписывались, дабы отразить темпы коллективизации и поднять планку еще выше.