— Этого я и хотел бы.

— Что за испорченный старик! Дедушка terrible[48].

— Но послушай. Если не в шею, то куда?

— Один разочек я бы разрешила… в ногу, ниже колена, но только один раз. Не касайся языком, только приложись губами.

Она была скрыта от колен до головы, и в просвет между занавесками высунулась её нога.

— Как на приёме у гинеколога.

— Дурак.

— Как же целовать, не касаясь языком? Совершенно бессмысленное условие.

— Да кто тебе говорит о поцелуях? Коснись губами, и будет с тебя.

— Ну хоть душ пока выключи.

— Не могу. Ведь после твоего прикосновения мне надо сразу же хорошенько вымыть ногу, иначе мне будет неприятно.

У меня было ощущение, как будто мне дали выпить воды.

— Кстати, о Харухиса-сан. Я вспомнила, что у него к тебе просьба.

— Какая?

— В такую жару Харухиса-сан просит разрешения иногда пользоваться этой ванной. Он сказал мне: «Попроси разрешения у моего дяди».

— А в их студии нет ванны?

— Конечно, есть, но там одна ванна для артистов, а другая для всех остальных, и она такая грязная, что туда не хочется входить. Он вынужден ходить в баню на Гиндза, в «Токийские горячие источники». Но сюда ему было бы ближе, это была бы для него большая услуга. Разреши своему племяннику.

— Ты и сама можешь ему позволить, нечего меня спрашивать.

— Вообще-то недавно он уже принимал здесь душ, но говорит, нельзя, мол, без спроса…

— Я не против, но надо попросить разрешения у моей жены.

— Может быть, ты сам ей скажешь? Я её побаиваюсь.

Но это только слова, Сацуко стесняется меня больше, чем жену.

Поскольку речь шла о Харухиса, она считала необходимым специально попросить разрешения.

29 июля.

…В половине третьего начался сеанс иглоукалывания. Я лёг на кровать, а слепой господин Судзуки, сев подле мена на стул, принялся за работу. Он всё делает сам: вытаскивает из портфеля ящичек с иглами, протирает их спиртом, но обычно его сопровождает кто-нибудь из учеников, который сидит сзади. До сих пор я никакого улучшения не чувствую: чувство холода в руке и онемение пальцев не проходит. Прошло двадцать-тридцать минут, из двери, ведущей в коридор, неожиданно появился Харухиса.

— Дядюшка, извините, что беспокою вас в самый разгар лечения, но я вам чрезвычайно благодарен за то, что вы ответили согласием на мою просьбу, которую вчера передала Сацуко-тян. Я сразу же воспользовался вашей любезностью и хочу немедленно поблагодарить вас.

— О чём говорить, тут и просить не надо было. Приходи, когда угодно.

— Большое спасибо. Пользуясь вашей добротой, буду время от времени заходить к вам. Постараюсь не надоедать вам каждый день. Дядюшка, вы прекрасно выглядите.

— О чём ты говоришь! Всё больше дряхлею. Сацуко меня каждый день только ругает.

— Совсем нет. Она восхищается, что всё время вы остаётесь молодым.

— Не говори глупостей. Вот и сегодня лечусь иглоукалыванием. С трудом поддерживаю своё бренное существование.

— Ну, что вы! Вы, дядюшка, ещё долго проживёте. Простите меня за вторжение. Пойду поприветствую тётушку, и должен срочно бежать.

— В такую жару… Отдохнул бы…

— Большое спасибо, но никак не могу.

Спустя некоторое время после ухода Харухиса О-Сидзу внесла поднос с чаем и сластями на двоих. Сделали перерыв. Сегодня был пудинг с кремом и холодный чай. После перерыва сеанс продолжался до половины пятого.

Всё это время мысли мои были заняты вот чем. Харухиса попросил разрешения пользоваться нашей ванной не просто так. Нет ли здесь какого-нибудь тайного умысла? Не подала ли ему эту мысль Сацуко? Не зашёл ли он сегодня нарочно, чтобы приветствовать меня именно в то время, когда у меня был врач? Не предусмотрел ли он, что в такой момент старый дядя не задержит его надолго? Я слышал краем уха, что Харухиса вечерами занят, но днём более или менее свободен. Он будет приходить во второй половине дня, возможно, в то время, когда Сацуко принимает душ. Одним словом, как раз тогда, когда я или сижу у себя в кабинете, или занят с врачом. Когда он будет пользоваться ванной, вряд ли дверь будет распахнута, он будет запирать её. Не будет ли Сацуко сожалеть, что завела этот дурной обычай?

Ещё одно беспокоило меня. Через три дня, первого августа, семь человек — моя жена, Кэйсукэ, Кугако с тремя детьми и прислуга О-Такаси уезжают в Каруидзава. Дзёкити второго числа едет в Кансай, вернётся шестого и седьмого тоже поедет в Каруидзава на десять дней. Всё это чрезвычайно удобно для Сацуко. Она говорит:

— Я тоже в будущем месяце буду ездить в Каруидзава дня на два — на три. Госпожа Сасаки и О-Сидзу останутся в Токио, но я всё-таки беспокоюсь, как папа будет тут один. А кроме того, в Каруидзава вода в бассейне слишком холодная, плавать я не могу. Так что время от времени я буду туда наведываться, но жить долго — увольте… Я предпочитаю ездить на море.

Слушая её, я сказал себе, что мне обязательно надо остаться дома.

— Я поеду сейчас, а ты когда же приедешь? — спрашивает меня жена.

— Не знаю. Начал иглоукалывание, подождём немного, что из этого получится.

— Да ведь оно не помогает. Не лучше ли было бы прервать, пока стоит такая жара?

— Мне как раз показалось, что наступает улучшение. Не прошло и месяца с начала лечения, и бросить было бы жаль.

— Значит, в этом году ты не собираешься ехать?

— Да нет, приеду попозже. Совсем извела своими вопросами.

5 августа.

В половине третьего явился господин Судзуки. Сразу же начался сеанс. В начале четвёртого сделали перерыв. О-Сидзу принесла кофейное мороженое и холодный чай. Когда О-Сидзу направилась к двери, я спросил её безразличным тоном:

— Сегодня Харухиса-сан не приходил?

— Приходил, но, кажется, уже ушёл, — как-то неопределённо ответила она и вышла из комнаты.

Слепые едят долго. Ученик по ложечке медленно отправлял в рот мороженое и каждый раз запивал чаем.

— Извините меня, пожалуйста, — сказал я, встал с кровати, подошёл к двери в ванную и попытался повернуть ручку. Дверь не поддавалась, она была заперта изнутри. Я сделал вид, что хочу вымыть руки, пошёл в уборную, из уборной в коридор и попытался открыть дверь в ванную. Она не была заперта. В предбаннике никого не было, но вещи Харухиса: спортивная рубашка, брюки, носки — были в корзине. Я открыл стеклянную дверь в самоё ванную. Она была пуста. Я заглянул даже за занавеску — никого. Но кафельный пол и стены вокруг были залиты водой. Эта дура О-Сидзу не знала что ответить, соврала. Но где он может быть? И где Сацуко? Я двинулся было на поиски в бар столовой, как оттуда показалась О-Сидзу с подносом, на котором стояли бутылки кока-колы и два стакана. Подойдя к лестнице на второй этаж, она увидела меня. Страшно побледнев, она остановилась, как вкопанная. Руки с подносом задрожали. Я сам растерялся: в такое время мне в коридоре делать нечего.