С одним из маршрутов, по которому, по Паулю Гнедых, светлое будущее пойдет в сторону ослепительного, Гаврила Иванович не мог согласиться при всем уважении к другу. Дело касалось детей — воспитания и определения с профессией. Павлик предложил систему интернатов, куда лет с пяти у дилетантов-родителей забирают детей, чтобы ими занимались Учителя — с большой буквы. Быть Учителем — почетно и ответственно, к этой работе допускают лишь избранных. Дети учатся правильным моральным установкам и проходят медико-психологическое обследование, после которого для них вырабатываются рекомендации по профессиональным предпочтениям.

Логика вроде бы присутствует, но не для тех, у кого есть собственные дети. Общество воспитает лучше? Вряд ли. И все же допустим, что это так. И:

Глаза наливаются кровью, а рука тянется к чему-нибудь тяжелому: да пусть только попробует кто-нибудь отобрать у меня детей! В пекло такое общество и такое будущее!

Воспитывают детей — в семье. Примером. Любовью. Так было и так будет. Общество воспитывать не может в принципе, воспитывают люди, из которых состоит общество. Лучше всего воспитывают те, кто любят детей и всегда находятся рядом. Такие у большинства из нас есть, они любят по-настоящему и действительно всегда находятся рядом. Они называются семья. Кому милее «интернат» — милости просим, скатертью дорожка. Двести лет назад большевики пытались упразднить семью, даже «научно» обосновали ее никчемность. И где теперь большевики? Как говорил слон велосипедисту, против природы не попрешь. Бездетный Павлик видел по-своему, и его мнение тоже имело право на существование. В качестве фантастического допуска. Не больше.

А он, собственно, на большее и не покушался, просто писал, что придумалось. Благо, на игры воображения времени стало много, писательский труд стал его профессией, а работа творчеству не мешала. После окончательного перехода климатоустановки в автоматический режим Горбовский остался, как там говорили, «на северах», в нужном духе переделал тело, чтобы не зависеть от внешних условий, и писал, писал, писал…

Наверное, он даже не заметил, что прошли сначала годы, затем десятилетия. Он жил грезами о будущем, и кроме подключенного к потоку рабочего шлема с виртуальной клавиатурой ему требовались сущие мелочи: принтер для еды и вещей, палатка, где преклонить голову… И все. Остальное, если без него можно обойтись, — не нужно. Ведь без него можно обойтись.

Нет. Еще требовались друзья, чтобы сказали правду о его работе и поддержали в трудную минуту.

Все, что нужно для счастья, у него было.

Бурю, прокатившуюся от Новой Земли до Гренландии, не останавливали и не смягчали — не было причин мешать природе похулиганить, она решала этим собственные проблемы. Палатку и скудные вещи Горбовского — одинокого путешественника себе на уме, закоренелого холостяка, не представлявшего другой жизни — унесло и раскидало по бескрайним просторам Арктики, часть имущества утопило за тридевять земель (если быть конкретным — палатку), разбило о лед (рабочий шлем) или вморозило в толщу бывшей полыньи (принтер). Чип подал сигнал опасности, едва параметры организма скакнули до предельных значений. Смертельный случай исключался — с окружающими условиями терпящий бедствия справлялся, от жажды, голода или несовместимого с жизнью повреждения не погибал. Помощь — тупая, бездушная, от только казавшихся умными машин — могла прибыть в любую минуту, стоило лишь дать на нее согласие.

Если бы происшествие признали серьезным или с пострадавшим от непогоды нельзя было связаться, то согласие не требовалось. У Павлика осталось нательное устройство связи, с ним поговорили из службы помощи, он от всего отказался. Впервые произошло настоящее бедствие из тех, о которых пишут книги. Павлик собирался использовать случай на полную катушку: пережить максимум впечатлений и написать об этом книгу. Не именно о том, что произошло, сюжет будет другим, но полученный опыт не имел цены.

Об этом Гаврила Иванович узнал во время долгого полета. Нательное устройство связи — еще один чип, но не внутренний, а наружный, он позволяет выйти в поток для соединения принятия-отправки вызовов и поиска информации, но на нем нельзя работать. Горбовский горевал не по принтеру или палатке, а по шлему и потерянному времени: в голове несся ураган из впечатлений и мыслей, а работать с текстом невозможно; оставалось лишь тупо надиктовывать и злиться на тупизну невозмутимого авторедактора, не отличавшего интонационного удивления от восхищения.

Дома Гаврила Иванович распорядился, едва связь с Горбовским прервалась:

— Расходники для нового принтера.

Он впрыгнул в костюм для полета, схватил домашний принтер с только что отпечатанным картриджем и помчался на птерике строго на север.

В дороге они с другом разговаривали, попутно Гаврила Иванович решал вопросы по работе и успокаивал переживавшую за него Леночку. Птерик жмурился от слепящей белизны и вымораживающего ветра, его морда покрылась льдом, а крылья — инеем. Шлем постоянно самоочищался, иначе его постигла бы та же участь.

Пришло время, и впереди возникла оранжевая точка. Птерик чуть ли не со вздохом облегчения снизил скорость, которую от него требовали держать максимальной, и устало пошел на посадку.

Горбовский сидел на снегу, поджав ноги, и это взрослое существо, лишь с некоторой натяжкой напоминавшее человека, уже странно было называть Павликом — именем восторженного парня, искавшего счастья и нашедшего его в упоении работой. И не из-за возраста: Горбовский не только повзрослел, он очень изменился, и большинство людей при сравнении Павликовых «до» и «теперь» признали бы, что «очень» — сказано слишком мягко. Одежды он не носил, кожу по всей поверхности покрывал густой мех — похожий на медвежий, но оранжевого цвета, чтобы заметить издалека. Из меха выглядывали с трудом узнаваемые, закрывавшиеся толстыми веками, маленькие глаза. Между заросших мехом пальцев виднелись перепонки для плавания.

— Еще есть жабры, — сказал Павлик разглядывавшему его Гавриле Ивановичу. — Подолгу живу под водой, подо льдом через полюс добирался до Америки. Не представляешь, сколько на дне интересного. Я об этом напишу в следующих книгах. А сил у меня теперь — ого-го! — Он поднял лапищу, чтобы продемонстрировать нечеловеческий бицепс. — Вплоть до Земли Франца Иосифа нет ни одного белого медведя, которого я еще не поборол. И с моржами плаваю наперегонки, но тут пока похвастаться нечем. Но у меня все впереди.

Они обнялись. Затем Гаврила Иванович включил питание принтера, ввел расходники. Один за другим вывалилось несколько прямоугольных блоков, они раскрылись, соединились и рядом с первым принтером вырос его аналог. Павлик ввел запрос и поднес руку-лапу, чтобы устройство распознало приоритетный чип и переключило оплату на него. Загудели вгрызшиеся в лед датчики. Здесь нужных элементов не найти, и для изготовления заказанных предметов придется ждать, пока прилетит доставка.

Павлик прервал молчание:

— Ты настоящий друг. И настоящий герой. Я напишу о тебе книгу.

— Запрещаю, — сказал Гаврила Иванович. — Если узнаю свою жизнь или себя в ком-то из героев — ты мне больше не друг.