Однако ехать нужно было: возникли кое-какие рабочие вопросы по проекту, над которым Леля работала в Москве осенью. Отказаться – никак. Да к тому же мать прилетала на два дня со своим итальянским бойфрендом, хотела повидаться, говорила, что все так удачно совпадает, будто нарочно.

– Опять нам придется расставаться, – вздохнула Леля.

– Надеюсь, ты там не загуляешь, не перехочешь со мной жить. – Миша поцеловал ее в висок.

– Даже не надейся, – улыбнулась она.

Эмоции от пережитого кошмара постепенно улеглись, и, хотя сцены из сна еще не забылись (и вряд ли забудутся), острота восприятия пропала. Это всего лишь сон – так чего о нем думать? Вещих снов Леля никогда не видела, смысла в них искать не пыталась.

Да и какой тайный смысл можно усмотреть в этой дичи?

Наутро девушка не вспоминала о своих ночных видениях. День отъезда был суматошным и пролетел быстро. Миша провожал ее на поезд, и она, притихшая, все еще не смирившаяся с необходимостью поездки, думала только о том, как хочет скорее вернуться назад.

Глядя на стоящего на перроне Мишу, который махал ей рукой и рисовал в воздухе сердечки, Леля вспоминала, как позавчера ходила в гости к его родным.

Душевный семейный вечер. Гостеприимный дом, вкусная еда, неспешные разговоры, любящие взгляды, остроумные шутки. Раньше Леля не особенно любила такие степенные посиделки, но Мишин отец ей нравился, да и было во всем этом своеобразное, недавно открытое ею очарование.

Юрий Олегович спал и видел, чтобы Леля с Мишей поженились. Они много лет дружили с Лелиным дядей, так что будущий брак был похож на династический союз. Против подобного положения вещей Леля всегда рьяно протестовала, но – вот так гримаса судьбы! – влюбилась в одобренного дядей и матерью человека.

После ужина они в какой-то момент остались с Юрием Олеговичем наедине, и тот сказал:

– Не нарадуюсь на Мишку. Это ты на него так влияешь, дорогая моя.

– Вряд ли. – Леля вспомнила Мишу на больничной койке. – Мне кажется, болезнь его изменила.

– Возможно, что и так. На грани человек побывал. Даже за гранью. – Юрий Олегович покачал головой, отгоняя тяжелые мысли о днях, когда они все дежурили возле реанимации. – Как бы то ни было, Мишка совсем другой стал в последнее время. Навоевался, видно. Уверенный, спокойный. – Матвеев-старший доверительно понизил голос: – Он ведь у меня, по правде сказать, просто живой огонь. Вечно я ждал, чего он выкинет. Хороший парень, умный, но шебутной, норовистый.

Леля улыбнулась.

– Он тебе говорил, как в участковых оказался? – Леля согласно кивнула. – Ну, вот. Это же скандал был: так себя повести! Такую штуку с генералом отчебучить!

Юрий Олегович повертел в руках бокал с вином.

– Но, с другой стороны, может, оно и к лучшему. Подумал, взвесил, понял, что в жизни за все приходится платить. – И тут же безо всякого перехода спросил: – Он тебе говорил, что собирается работу поменять?

Леля не знала, можно ли говорить об этом отцу Миши, он ее не предупреждал на этот счет.

– Говорил, подумывает об этом.

Юрий Олегович удовлетворенно кивнул.

– Мы с ним вчера разговаривали, он у меня совета просил. Говорит, хочет уйти из участковых. Давно пора, между нами-то. Сказал, хочет в адвокатуру. Я, конечно, со своей стороны сделаю все…

Матвеев-старший углубился в рассуждения о том, что предстоит сделать, как Мише следует поступить, к кому он сам обратится, а Леля, потеряв нить и лишь согласно кивая, с удивлением думала, что Миша, судя по всему, изменился куда сильнее, чем ей казалось.

Посоветовался с отцом? Попросил задействовать его многочисленные связи? Решил стать адвокатом? Вроде бы говорил, что его привлекает сыскная работа.

Но, с другой стороны, карьера адвоката куда безопаснее, чем работа следователя. И к тому же перспективнее, наверное. Да и от помощи родного отца зачем отказываться? Миша поступил правильно, думая о будущем – и своем, и Лелином.

– Тебя что-то беспокоит? – внезапно спросил Юрий Олегович.

Она принялась уверять: ничего такого, ему показалось, с чего бы ей волноваться? Вскоре разговор прервался, потому что в комнату вошла Олеся, мачеха Миши, а вслед за нею и он сам.

Сейчас, когда Лелю и Мишу разделяло стекло вагона, когда он оставался, а она уезжала, девушка вдруг поняла, что солгала вчера Юрию Олеговичу.

Ее в самом деле кое-что беспокоило, и отец Миши почувствовал это. Почувствовал потому, что сам тоже тревожился! Им, любящим его, казалось, будто Миша что-то скрывает.

«А если у него проблемы со здоровьем?» – испуганно подумала Леля.

Возможно, он не хочет говорить об этом ей и отцу, чтобы они не волновались! Отсюда и желание сменить работу на более спокойную.

Поезд тронулся с места, и у Лели все внутри перевернулось. Отъезд показался глупостью, ошибкой, которую нужно исправить. Захотелось выпрыгнуть на перрон, остаться, ведь тут, в Быстрорецке, было ее сердце, был человек, без которого она не мыслила своей жизни.

Миша улыбался, а Леле захотелось плакать. Слезы набежали на глаза, и она сморгнула их, чтобы он не заметил, не расстроился.

«Пока! Люблю тебя!» – прочла по губам Леля, и вмиг ей вспомнился ночной кошмар: незнакомый дом, веранда, отрубленная Мишина голова, неподвижно сидящее в кресле обезглавленное тело. Застывшие лица друзей, кровавые брызги…

Что, если это было предчувствие? Предостережение?

Нелепая, жуткая мысль резанула ее: «Я не увижу его больше!»

Поезд ускорял ход, вагоны раскачивались, перестук колес становился все громче. Миша какое-то время бежал по перрону, махал Леле, улыбался.

Вскоре перрон кончился, Михаил отстал, остался далеко позади.

«Я не увижу его больше, никогда не увижу!» – стучало в висках, и Леля расплакалась. Заснуть той ночью девушке так и не удалось. Впрочем, она всегда дурно спала в поездах.

Суетливые московские дни летели быстро и бестолково, но, в общем-то, не бесполезно. Да и маму – красивую, загорелую, переполненную искрящимся солнечно-итальянским счастьем – повидать было здорово.

Леле хотелось рассказать ей, что она, наверное, совсем скоро выйдет замуж за человека, которого любит больше всего на свете, но она молчала, потому что боялась сглазить свое выстраданное счастье.

Жгучий, тоскливый страх, испытанный Лелей на вокзале, давным-давно отступил, растворился в столичном блеске, стал выглядеть абсолютно бессмысленным. Миша звонил каждый день, они не просто слышали, но и видели друг друга, общаясь в Сети. И все равно, даже видя и слыша его, Леля скучала по Мише, хотя, конечно, это была в каком-то смысле приятная, томная тоска, смешанная с предвкушением долгожданной встречи.

Весна с каждым днем набирала обороты: расплавленное золото лилось с пронзительно-синего неба, обманчивое тепло заставляло распахивать куртки и снимать шапки. Казалось, все кругом ликует и радуется, готовится вступить в новую фазу; а еще думалось, что в пору, когда жизнь так прекрасна и победительно-светла, просто не может приключиться ничего плохого.