Вот какие живые дополнения к Трактату вызвало у меня слово «volk» (народ, нация, люди, толпа).

Или другой пример.

Казалось бы, пицца. Невинная пицца.

Мне иногда привозили вечерний заказ, и я, спеша продолжить Трактат, наспех глотал эти «Four Seasons», по сути, пожирая (и всегда помня об этом), ножку проданного дивана или ручку загремевшего в ту же комиссионку шкафа. Но, как бы машинально я все это ни проделывал, иногда, невольно, мне доводилось фиксировать свое отражение в черном, лишенном занавесок, оконном стекле. И тогда, всякий раз, я не мог отделаться от странного чувства, что вижу не себя, а кого-то из тех, кто, соскочив с подножки туристического автобуса и продолжая по пути запихивать в ротовое отверстие чипсы, с туповатым старанием внимает заученной взволнованности гида. Ох, какую экскурсию я бы им закатил!

Великий Монферран подох в нищете, могила его неизвестна. Перед вами знаменитое детище Монферрана. Высота собора — 101,5 м; с его колоннады открывается прекрасная панорама города. Проедем дальше. Великий Росси подох в нищете. Перед вами улица Зодчего Росси, которая входит во все учебники мировой архитектуры. Вечером, господа, у нас по программе поход в филармонию… Великий Моцарт подох в нищете и был брошен в общую яму.

Для наиболее пытливых я мог бы продолжить экскурсию. Знаете ли вы профессора N? Нет, он не подох в нищете. Вы не знаете профессора N? Не беда, его не знает никто. Даже мыши побрезговали отведать его мертвой диссертации. Но два человека все-таки вынуждены его знать в силу своих профессиональных обязанностей. Один из них — это я, потому что, даже условно работая гидом, мне следует держать в голове кучи всяческой информационной дряни, а другой — это директор банка, где лежат сбережения уважаемого профессора. Итак, профессор, еще не будучи профессором, но всеми фибрами своего Гастера трепетно стремясь к этому, то есть отвоевывая себе стабильное местечко возле стабильной кормушки, еще в молодости дальновидно накропал диссертацию: что-то там о стилевых особенностях Монферрана… в контексте… или в аспекте… какого-то дискурса, — и нынче у него, в смысле, у профессора, а не у Монферрана, две виллы на пальмовых островах Кротости-и-Приличия, две яхты, две семьи в метрополии, и он, будучи незаменимым консультантом в области всего эстетического, является членом Совета Спонсоров молодых порнографических кинокомпаний «Белые Либиды» и «Фрикции-без-Фрустраций». Часть прибыли, для сокращения своих налогов, профессор, разумеется, жертвует церкви. Интересная архитектурная деталь: на обеих профессорских виллах колонны выполнены из такого же вида мрамора, что и колонны монферрановского собора: до конца своих дней профессор архитектуры хранит верность архитектору Монферрану.

Или вот Карл Росси. Тоже ведь не стишки какие-нибудь писал, которые ни съесть, ни пососать, — нет, он наваял такое, что можно, если и не взять в руку, так, по крайней мере, хоть рукою потрогать. Есть длина, ширина, высота, в метрах и сантиметрах; всё это, в мире мер, вполне можно перевести в тонны-килограммы реального веса. И что же? Конечно, он тоже расплодил после голодной своей смерти множество паразитирующих на нем рыцарей науки, сиротами не оставил, но самая забавная деталь этой истории, для меня, например, заключается в том, что, приводя туристов к его детищу, безотказно прикармливающему своры академических негодяев, я обязан в соответствии с отработанным экскурсионным клише сказать: «Глядя на архитектурные линии улицы Зодчего Росси, мы словно слушаем музыку Моцарта…»

А мысленно добавляю: «Requiem».

Какое нестранное совпадение! Они как-то все время идут вместе, эти духи, в силу некой чудовищной катастрофы приняв, хотя и на краткое время, облик двуногих. И, если там, в иных формах бытия, эти существа отмечены неким таинственным и, безусловно, общим знаком, то и здесь, на Земле, они отмечены общим знаменателем: в графах бухгалтерских ведомостей напротив их фамилий стоит неукоснительный прочерк, и оба они, для пущей убедительности родства, отправлены в их общий родовой склеп, то есть в канаву, вповалку, в яму с костями и хлоркой, — туда, к Монферрану.

Туристы окажутся недовольны моей лекцией. Потому что никакой, абсолютно никакой новой информации они не получат. Информацию эту они усвоили еще в школе. Там маленькая, хронически насморочная учительница литературы, с большой бугристой бородавкой над бледной губой, подкатывая в экстазе глаза, регулярно засевала их целомудренные борозды семенами таковых сведений: «Великие художники всегда умирали в нищете и безвестности». Типа, таков «мудрый» закон природы (других в загашнике у природы нет), — такой же мудрый и неукоснительный, как вегетация тыквы. Школояры эту информацию хорошо запомнили, потому что, вследствие эмоциональных свойств памяти, хорошо запомнили именно связанную с ней, этой информацией, большую бугристую бородавку. Потом они часто наталкивались на ту же самую информацию в отрывных календарях, телепередачах «Встречи с прекрасным», в газетных статейках с подзаголовком «Люди трудной судьбы» — ну и, конечно, во множестве экскурсионных буклетов.

То есть: в школе никакой новой информации они не получили. Это все равно, как если бы их заманили в планетарий, где они (за хорошие деньги) предвкушали узреть зеленоватых киборгов-убийц со звезды Сириус или их компатриотов, зомби-вампиров, а им сообщили, что Земля имеет форму шара. Какая наглость! Это всякий ребенок знает! Да разве за такую информацию мы выложили наши кровные?!

А с другой стороны, свою запланированную дозу удовольствия они, конечно, получат: ведь какая-то малоприятная и, прямо скажем, ужасная информация касается, слава Создателю, не их, а других. Это краеугольное удовольствие и есть, в частном своем проявлении, безотказный рефлекс огромного, вечно алчущего, переполненного океаном пищеварительного сока Всесоциального Гастера, обслуживая который, благоденствуют, слитые с ним в неразрывный биоценоз, простейшие организмы массовой информации. Единичные клетки-носители Всесоциального Гастера (организмы первого порядка), закусив для начала бумажной или виртуальной газетёнкой, продолжают свой ужин, обжираясь кровавой продукцией «ящика», где другие организмы (второго порядка), также входящие в биоценоз Всеобщего Пожирания за гангстерские гонорары изображают убийство, а организмы третьего, самого высшего порядка, убивают действительно.

Незыблемое благоустройство и стабильность биоценоза обеспечивается отлаженным взаимодействием организмов всех трех порядков. (Кстати, продавая туристам экзотические лохмотья лозунга «Великие умерли в нищете», я осуществлял функции организма второго порядка.)

Но «чужое ужасное» — это лишь часть полученного туристами удовольствия. Другая, пожалуй, равноценная часть гарантируется, соответственно, другим социальным рефлексом. Разумеется, на рынке товаров для Всесоциального Гастера хорошо идет грязное бельецо — и тех, кто умер в нищете, и тех, кто за счет них жиреет. Гастер хорошо кушает под нянины сказки о своем моральном превосходстве. Но, с не меньшей эффективностью, на том же маркете, продаются и белые одежды, ибо Гастер любит сказки также и «про всё возвышенное»: это прочищает его слезные железки, а пищеварительные железы от этого начинают работать с утроенной мощью.