Увы, Урсула не поняла моих доводов. Или не захотела понять. Вела себя дерзко, обвиняла меня в бессердечии, в жестокости к людям. И мое терпение кончилось. Мне пришлось объяснить ей, что она — всего-навсего глупая семнадцатилетняя девчонка. Существо, которое полностью зависит от моей воли. Человек, чьи слова и поступки для других значат не больше, чем жужжанье осы. Признаться, я думал, что моя резкость приведет ее в чувство. Но я ошибся. Выслушав меня, она несколько мгновений стояла молча, только кожа на переносице вдруг сделалась яростно-алой. В руках у нее был серебряный кубок с вином — один из тех, что подарил нам на свадьбу отец. Урсула отшвырнула кубок и молча вышла из комнаты. Я закричал на нее, но она даже не обернулась.

Это стало лишь одной из нескольких ее выходок за последнее время. Вспомни хотя бы тот воскресный обед с мастером Дреппером. Урсула — умная девушка. Она должна понимать, какую роль для меня и всего нашего рода играют добрые отношения с гильдией пивоваров. И что же? Во время обеда она сидит, потупив глаза, не вмешивается в разговор, а потом — вдруг, ни с того ни с сего! — с ехидной улыбкой спрашивает у Якоба Дреппера, не трудно ли ему, дескать, таскать по лестнице свое огромное пузо? Каково?!! Смею тебя уверить: если бы один из моих подчиненных — к примеру, тот же Альфред Юниус — позволил себе хотя бы десятую долю того, что позволяет себе Урсула, то этот самый подчиненный уже сейчас сторожил бы амбар в какой-нибудь захудалой деревеньке на границе с Баварией. Да, именно: амбар. И сторожил бы его до скончания дней, забыв о карьере, забыв о городской жизни, забыв даже надеяться, что хоть кто-нибудь вспомнит о нем…

Было бы легко объяснить поведение Урсулы избалованностью или юношеским упрямством. Однако я уверен, что все обстоит гораздо сложнее. Не знаю, как лучше объяснить, но… Мне на ум часто приходят картины из ее детства. Облезлый серый котенок, которого она принесла с улицы и отпаивала молоком. Серебряный талер, который я подарил ей на Рождество — и который два дня спустя она кинула в глиняную миску бродяги. Ее глупая ссора с Адамом: они подрались, вцепились друг другу в волосы. Когда я подошел и крепко взял Адама за ухо, Урсула вдруг закричала, чтобы я его отпустил, и повисла у меня на руке.

Однажды я назвал Герду, нашу кухарку, нерасторопной ослицей. Урсула услышала эти слова и страшно на меня разозлилась. Прямо покраснела от злости. Представь: восьмилетняя девочка стоит, словно упрямый бычок, сжимает розовые кулачки и требует, чтобы я извинился перед кухаркой. Забавное и вместе с тем странное зрелище…

Я не знаю, что происходит в душе Урсулы. Иногда она мне кажется заносчивой и глупой девчонкой, которая считает, что ей все позволено. Иногда — чистой и благородной душой, которая умеет переживать чужое страдание сильнее, чем собственное. Время покажет, кем она станет. Остается только надеяться, что замужество пойдет ей на пользу: смягчит ее дерзость, сделает ее чуть более спокойной и мудрой…

Но довольно об этом.

Последние наставления, которым ты должна точно следовать.

Первое. Сожги это письмо сразу, как только прочтешь.

Второе. Если Фёрнер, или фон Хацфельд, или фон Менгерсдорф захотят поговорить с тобой — не соглашайся. Скажи, что больна.

Третье. Не выходите из дома без лишней надобности — ни ты, ни дети; если тебе что-то потребуется, отправляй посыльных и слуг.

Четвертое. Не принимай у себя никого из служащих канцелярии. Ни Альфреда, ни Мюллершталя, ни Йозефа Кессмана, ни кого-либо еще. В противном случае могут подумать, что ты имеешь какое-то касательство к происшествию с Хейером.

И последнее. Томас, Михель и Йенс должны все время находиться дома. В кладовой найдутся матрасы, что касается ружей — они в моем кабинете, в запертом шкафу, ключ от которого у тебя есть.

Прошу, пусть эти распоряжения тебя не пугают. Я лишь хочу быть уверен, что, пока меня нет в городе, с вами ничего не случится.

Я все время думаю о тебе, Катарина. Господь да благословит тебя и наших детей.

Георг, твой любящий муж.

Сенатор, почетный глава гильдии нотариусов Бамберга, член Высокой Комиссии по расследованию дел о порче и колдовстве Вольфганг Николас Шлейм был похож на озерного карпа. Покатый лоб, мягкие безвольные губы, сонное спокойствие на лице. Он приходился внуком одному из имперских министров, получил блестящее образование в университетах Парижа и Кёльна и слыл в Бамберге большим знатоком по части юриспруденции.

Распоряжение его сиятельства, переданное сенатору утром, гласило:

«Настоящим мы, Иоганн Георг Фукс фон Дорнхайм, назначаем экспертный совет для рассмотрения поступившего на наше имя ходатайства. Председатель совета — доктор права Вольфганг Николас Шлейм. Прочие члены совета: доктор права Дитрих Фаульхаммер; доктор права Эрнст Фазольт; доктор богословия Максимилиан Генрих Корф».

В конце страницы, рядом с резкой подписью Иоганна Георга, жирным красным пятном легла восковая печать.

Отложив документ в сторону, Шлейм улыбнулся. Что увидит в этой бумаге какой-нибудь мальчишка-канцелярист? Несколько имен, только и всего. Он, Вольфганг Шлейм, видел в строчках епископского письма гораздо больше.

Начать с того, что упоминание о ходатайстве было кратким. Презрительно кратким. А ведь подписали его люди уважаемые и влиятельные. Ну-ка, посмотрим: канцлер и вице-канцлер; половина членов бамбергского Сената; трое бургомистров, несколько гильдейских старшин. Двадцать четыре фамилии. Однако ни одну из этих фамилий его сиятельство не упомянул. Вывод? Иоганн Георг недоволен бумагой и очень зол на тех, кто поставил под ней собственные имена.

Идем дальше. Чего просят ходатаи? Изменить порядок рассмотрения дел о колдовстве: ограничить применение пыток, предоставить обвиняемым право на адвоката, запретить конфискации. Кому же его сиятельство поручил рассмотреть и оценить эти требования? Фазольт и Фаульхаммер участвуют в допросах, дают указания палачам; бывает, что не брезгуют собственноручно хлестнуть кого-то из обвиняемых плетью. Что касается Корфа — этот пишет трактаты по демонологии, всерьез рассуждая о том, что при помощи женской мочи и произнесенного навыворот «Te Deum»[18]можно вызывать ураган. И эти трое будут рассматривать поданное ходатайство?! Нетрудно догадаться, каким будет вердикт…

И, наконец: если бы Иоганн Георг пожелал просто поставить ходатаев на место — или, по его собственному выражению, «сунуть под нос кулака», — для этого вполне сгодился бы грубиян Шварцконц. Или Фазольт. Или доктор Харзее. Однако председателем экспертного совета князь-епископ назначил именно его, Шлейма. Что из этого следует? Ответ очень прост. Его сиятельству угодно, чтобы документ швырнули в мусорную корзину. Но не просто швырнули, а сделали это аккуратно, изящно, со ссылками на теологические трактаты и нормы римского права.

Сенатор в задумчивости провел кончиками пальцев по высокому лбу. Взял в руки ходатайство, пробежал взглядом текст.