Да. Очень хотелось!

Послышался легкий стук в дверь, затем позвякивание ключей. Дверь приоткрылась, и показалось лицо Маргреты.

– Уже проснулись? Отлично. – Она вошла, неся поднос, закрыла дверь и подошла к постели. – Вот, выпейте-ка это.

– А это что?

– Преимущественно томатный сок. Перестаньте спорить и пейте.

– Мне кажется, я не смогу…

– Сможете. Так нужно. Пейте!

Я с опаской принюхался и отпил крохотный глоточек. К моему величайшему удивлению, меня не стошнило. Тогда я отпил побольше. После слабого позыва питье прошло и тихо улеглось в желудке. Маргрета протянула две таблетки:

– Примите. И запейте остатком томатного сока.

– Но я никогда не принимаю лекарств!

Она вздохнула и произнесла нечто, чего я не понял. Это был не английский язык. Во всяком случае, он не особо напоминал английский.

– Что вы сказали?

– То, что говаривала моя бабушка, когда дедушка начинал с ней спорить. Мистер Грэхем, примите таблетки! Это всего лишь аспирин, и он вам необходим. Если не будете слушаться, я перестану с вами возиться. Я… я… передам вас Астрид, вот что я сделаю!

– Прошу вас, не надо.

– Нет! Именно так я и поступлю, если вы не будете слушаться. Астрид сменит меня. Вы ей нравитесь… она рассказывала, как вчера вечером вы любовались ее танцем.

Я схватил таблетки, запил их остатком томатного сока – холодного как лед и успокаивающего.

– Да, любовался, пока не увидел вас. После этого я уже глаз с вас не сводил.

Она впервые за все время улыбнулась:

– Да? Вам понравилось?

– Вы были прекрасны! – (А вот твой танец просто похабен, твоя непристойная одежда и твое поведение шокировали меня так, что, вероятно, я потерял год жизни. Все мне было ненавистно… И я ужасно жалею, что не могу увидеть все снова, буквально сейчас же, не теряя ни секунды.) – Вы были необычайно грациозны.

На ее щеках возникли ямочки.

– Я так надеялась, что вам понравится, сэр!

– Так оно и было. А теперь перестаньте угрожать мне своей Астрид.

– Ладно. Не буду до тех пор, пока вы проявляете благоразумие. А сейчас вставайте – и под душ. Сначала очень горячий, потом ледяной. Как в сауне. – Она чего-то ждала. – Вставайте, я сказала. Не уйду, пока душ не будет включен и пар не пойдет клубами.

– Я приму душ… когда вы уйдете.

– И пустите еле тепленькую водичку. Знаю я вас! Вставайте, снимите брюки и под душ! Пока будете его принимать, я принесу завтрак. Скоро камбуз закроется, чтобы готовить ланч, а потому перестаньте тянуть резину… Ну пожалуйста…

– Ой, не могу я завтракать. Во всяком случае не сегодня! Ни за что! – Даже мысль о еде была мне отвратительна.

– Вам обязательно надо поесть. Прошлым вечером, как вам прекрасно известно, вы слишком много выпили. Если вы не поедите, будете весь день чувствовать себя разбитым. Мистер Грэхем, я уже кончила обслуживать всех остальных пассажиров и, можно сказать, от дежурства освободилась. Сейчас принесу вам поднос с завтраком, а потом сяду и прослежу, чтобы вы съели все, что на нем будет. – Она поглядела на меня. – Надо было все-таки стащить с вас брюки, когда я укладывала вас в постель, но вы весите слишком много.

– Вы укладывали меня в постель?!

– Мне помогал Ори. Тот парень, с которым я танцевала. – Вероятно, мое лицо выдало меня, так как она торопливо добавила: – О, я не разрешила ему входить в вашу каюту, сэр. Я сама раздела вас. А вот чтобы втащить вас вверх по лестнице, мне нужна была помощь.

– Я нисколько на вас не сержусь. – (А потом ты вернулась на вечеринку? И он с тобой? И ты снова с ним танцевала? «…люта, как преисподняя, ревность; стрелы ее – стрелы огненные…» Нет… Нет у меня права на ревность!) – Я чрезвычайно благодарен вам обоим. Наверняка это было весьма неприятное занятие.

– Ну… смельчаки часто напиваются – после того, как минует опасность. Но вообще, конечно, это не дело.

– Верно. – Я встал с постели и направился в ванную. – Я пущу кипяток, честное слово!

Затем я прикрыл дверь и защелкнул задвижку, после чего разделся.

Значит, я был так омерзителен и бесчувственно пьян, что мальчишка-туземец помогал тащить меня до кровати. Алекс, какая же ты позорная дрянь! И нет у тебя никаких прав ревновать эту очаровательную девушку. Она не принадлежит тебе, и в ее поведении нет ничего дурного по стандартам ее мира – какими бы эти стандарты ни были, – и все, что она делала, было сделано ради твоей же пользы и твоего комфорта. А это не дает тебе никаких прав на нее.

Я пустил горячую воду, такую горячую, что бедный старый Алекс в ней чуть не сварился. И выстоял под струями кипятка так долго, что мои нервные окончания почти потеряли чувствительность, а затем резко сменил горячий душ на ледяной… и чуть не заорал от боли.

Я стоял под ледяной водой, пока не перестал ощущать ее как холодную, затем закрыл краны и вытерся, открыв дверь, чтобы выпустить влажный воздух. Вышел в каюту… и тут внезапно обнаружил, что чувствую себя великолепно. Никакой головной боли. Никакого ощущения, что конец света должен наступить с минуты на минуту. Никаких пертурбаций в желудке. Только голод. Алекс, ты больше никогда не должен напиваться, а уж если напьешься, поступай так, как приказывает Маргрета. Тебе повезло: у нее на плечах отличная голова, и ты это обязан ценить.

Весело насвистывая, я открыл платяной шкаф Грэхема.

Услышав, как ключ поворачивается в замке, я мгновенно схватил купальный халат Грэхема и успел его накинуть как раз в ту секунду, когда Маргрета, обремененная тяжелым подносом, попыталась открыть дверь. Я тут же бросился на помощь и придержал дверь. Маргрета опустила поднос на письменный стол и принялась расставлять посуду с едой.

– Вы были совершенно правы насчет душа как в сауне, – сказал я. – Это именно то, что прописал доктор. Или, вернее сказать, медицинская сестра.

– Знаю. Такую штуку бабушка нередко устраивала моему деду.

– Гениальная женщина! Ох как вкусно пахнет! – (Омлет, бекон, щедрая порция датской выпечки, молоко, кофе, тарелка с несколькими сортами сыра, fladbrod[7], тонко нарезанные ломтики ветчины и неизвестные мне тропические фрукты.) – А что говорила ваша бабушка, если дедушка начинал с ней спорить?

– Знаете, она иногда излишне горячилась…

– Зато вы никогда не горячитесь. Ну, скажите же мне.

– Ладно… Она в таких случаях говорила, что мужчины созданы Богом только для того, чтобы испытывать женское долготерпение.

– Что-то в этом есть. А вы с ней согласны?

И снова улыбка вызвала появление ямочек.