— Если существует то, что логично, должно существовать и то, что нелогично. Равновесие вещей, Кейлин.

— Хорошо. — Она сидела спокойно, оглядываясь вокруг. — Я верю в равновесие вещей. — Воздух заискрился. Она чувствовала это на своем лице. Как чувствовала глубокий запах леса, как слышала трели певчих птиц. Она была здесь, и он тоже.

— Итак, я сижу на этом прекрасном стуле в заколдованном лесу и разговариваю с пятьсотдвадцативосьмилетним волшебником. И — если это еще не полное безумие — есть еще кое-что, что завершает все это. Я в него влюбилась.

Беззаботная улыбка сошла с его лица. То, что отразилось на нем, было таким жарким и запутанным, имело столько слоев и направлений, что у него перехватило дыхание.

— Я ждал тебя, сквозь время, во снах, в этих маленьких просветах жизни, которые столь же мучительны, сколь и прекрасны. Теперь ты придешь ко мне, Кейлин? По своей воле?

Она поднялась, пошла к нему по мягкой подушке лесного ковра.

— Не знаю, как я могу так чувствовать, знаю только, что чувствую это.

Он принял ее в свои объятия, и его поцелуй был на этот раз жадным. Собственническим. Когда она прижалась к нему всем телом, обвила руками шею, он усилил поцелуй, взял больше. Наполнил себя ею.

Голова ее кружилась, но она наслаждалась. Никто никогда не желал ее — вот так. Не прикасался к ней так. Не нуждался в ней так. Желание горячей струей наполнило кровь, сделав логику, здравый смысл смешными и нелепыми.

У нее было волшебство. К чему ей был здравый смысл?

— Моя, — шептал он ей. Повторял это снова и снова, а его губы искательно блуждали по ее лицу, шее. Затем, откинув голову, он прокричал:

— Она моя отныне и навеки. Я объявляю ее своей, и это мое право.

Когда он поднял ее на руки, по небу полоснула молния. Мир вздрогнул.

Они ехали через лес. Он показал ей ручей, в котором золотые рыбки плавали над серебряными камнями, водопад, падающий в заводь, чистую, как голубое стекло. Он остановился, чтобы сорвать диких цветов и украсить ими ее волосы. И когда он целовал ее, делал это мягко и нежно. Его настроение, подумала она, такое же волшебное, как и все остальное в нем, и такое же необъяснимое. Он ухаживал за ней, смешил ее, извлекая из воздуха всякие безделушки и рисуя в небе радуги.

Кейлин чувствовала легкий ветерок на щеках, запах цветов. То, что было у нее в сердце, было похоже на музыку. Сказки действительно реальны, подумала она. Всю жизнь она не обращала на них внимания, отвергала фразы типа "и жили они с тех долго и счастливо", над которыми так вздыхала ее мать, а оказывается, сказка ждала ее. Теперь все должно стать иным.

Возможно, она знала об этом каким-то образом. Глубоко внутри знала, что все это ждет ее, что Флинн ждет, когда она разбудит его.

Они то шли, то ехали верхом, а птицы вокруг пели, и туман таял, и наступал сияющий день.

Там, у заводи, он устроил пикник, наливал вино из открытой руки, изумляя ее. Постоянно прикасался к ее волосам, щекам, плечам, словно прикосновения его успокаивали.

Раньше у нее никогда не было романов. Для этого просто не хватало времени. А теперь казалось, что вся жизнь, полная любви и ожидания, может уместиться в один счастливый день.

Он знал понемногу все обо всем. История, культура, искусство, литература, наука. С волнением она поняла, что мужчина, который завладел ее сердцем, которого так хотело ее тело, привлекал и разумом тоже. Он заставлял ее смеяться, удивляться, радоваться. И он дал ей успокоенность, без которой она, оказывается, жила, сама того не осознавая.

И если это сон, подумала она, когда опустились сумерки и они снова ехали верхом, то лучше уж никогда не просыпаться.

Идеальный день заслуживал идеальной ночи. Она думала, надеялась, что когда они вернутся с прогулки, он поведет ее к себе. Поведет ее в постель.

Но он лишь одарил ее этим волнующим поцелуем, который делал ее такой слабой и встревоженной, и спросил, не хочет ли она к вечеру переодеться.

Поэтому она пошла наверх, в свою комнату, беспокоясь и гадая, как женщина должна готовиться — после самого волшебного из всех дней — к самой важной ночи в своей жизни. В одном она была уверена: думать не нужно. Если она позволит мыслям оформиться, закрадутся сомнения. Сомнения в отношении всего того, что произошло, — и того, что еще произойдет.

Прежде всего, она будет действовать. Она просто будет.

Ванная, которая примыкала к ее комнате, свидетельствовала о современной роскоши. Войти из спальни с ее антиквариатом и плисовым бархатом в это царство кафеля и стекла — словно попасть из одного мира в другой.

Но это, полагала она, уже сделано. Она наполнила огромную ванну водой и ароматным маслом, погрузилась по подбородок и расслабилась, омываемая тихими струями.

На длинной белой полке стояли баночки с серебряными крышками. В них она нашла крем, который нанесла на кожу. И посмотрела на себя в запотевшее зеркало. Вот так столетиями женщины готовились к встрече с любовниками. Смягчали кожу, делали ее благоуханной для мужских рук. Для мужских губ.

Магия женщины.

Она не будет бояться, не позволит беспокойству вытеснить наслаждение.

В гардеробе она нашла длинное шелковое платье цвета спелых слив. Оно слегка облегало тело и сильно открывало грудь. Она надела серебристые туфли и повернулась к зеркалу.

Нет, она не хочет увидеть свое отражение в зеркале. Она хочет увидеть свое отражение в глазах Флинна.

Он чувствовал себя молодым и неопытным — все нервы напряжены, движения неуклюжи. В свое время он был весьма умелым в обращении с женщинами. И хотя пятьсот лет наверняка могут сделать человека черствым в определенных обстоятельствах, он видел сны.

Но даже во снах он не желал так сильно любить и быть любимым.

И разве я мог? — подумал он, когда Кейлин стала спускаться к нему по лестнице. Сны блекли рядом с ее властью.

Флинн протянул руку, почти боясь, что та пройдет сквозь пустоту, и ему останется лишь это страстное желание и тоска.

— Ты самая прекрасная женщина из всех, кого я знал.

— Сегодня, — она взяла его пальцы, — все прекрасно. — Она сделала шаг к нему и смутилась, когда он отступил.

— Я подумал… Не потанцуешь ли со мной, Кейлин?

Когда он заговорил, воздух наполнился музыкой. Свечи, сотни свечей, сливались в единое пламя. Помещение озарилось бледно-золотистым светом, стены украшены цветами, которые превращали зал в сад.