Я, сидя у экрана, негодовала. Если бы была рядом, расцарапала бы негодяю лицо. А она вдруг совершенно спокойно произнесла:

– Подойдите ко мне, я скажу вам по секрету, это правительственная тайна!

И она прошептала ему на ухо то, что я прочла по губам:

– Я пять дней была в космосе!

Тот военный сильно смутился. И замолчал на весь остаток скандальной передачи.

А еще она рассказывала, как ее незамедлительно доставили в зону поражения.

– Народ еще не знал о масштабности беды. А нас уже через час привезли на территорию катастрофы с черепами на столбах. Чернобыль – это смерть на смерти. Ни один у реактора не выжил. Я выжила. Я спасала сотни и сотни людей с утра и до вечера. Мне помогали. Ребята помогали. Я до этого вообще не пила. Ты знаешь. Я не пью ни водку, ни шампанское. Я теперь пью только виски. Потому что там, в Чернобыле, сильную радиацию можно было нейтрализовать лишь чистым спиртом. Мне давали стакан спирта. Я пила. И шла к больным. Стакана хватало на два часа. Потом – опять! Приборы зашкаливали, Света! И я не умерла. Мы сутками, неделями не спали, спасали детей. И женщин. И стариков. И взрослых мужчин. Мы столько спасли народу! Об этом никогда и никто не напишет. Это все были правительственные тайны. Кому они нужны? Лживую статистику, которую потом опубликовали в официальных данных, давно выбросили на помойку!

– Прямо по Булгакову! «Кто же даме будет предлагать водку, только чистый спирт!» – улыбнулась я.

Джуна неожиданно рассвирепела:

– Ненавижу Булгакова! Он демонист! В его комнате зеркало было, через которое он за влюбленными парами подсматривал, извращенец. Он умер от сифилиса… Его Маргарита – трусливая ведьма! Дождалась, что стала невидимой, и пианино чужое топором изрубила, людей ни в чем не повинных затопила. А так по морде слабо дать? Слабо?

– Значит, говоришь, спирт нейтрализует радиацию? – не обращая внимания на ее очередной энергетический срыв, спросила я.

– Да! – мгновенно успокоившись, ответила Джуна и дала бесценный совет. – Ты держи всегда в холодильнике пару бутылок водки. На всякий случай. Вдруг пригодится!

Иногда Джуна напоминала мне белую кобру, лишенную ядовитого зуба, сидящую на своих сокровищах, накопленных за жизнь восточными ракшасами.

Душа моя не всегда сразу определяла, какую роль в своей жизни отводит она ей.

– Я же ничего плохого не делаю, Света, – порою превращалась Джуна в кающуюся грешницу, возводя меня, соответственно, в сан принимающего покаяния, – у меня есть только один грех, в котором я хочу покаяться. Я сделала перестройку…

Она рассказывала это только раз. Слуги в тот день отсутствовали. Вики прилежно посматривал то на нее, то на меня, наверное, удивляясь. Джуна пыталась мне угодить. И это было очевидно. Она сама «колдовала на кухне», немного ворча, что ее «эти негодяи снова оставили без кусочка хлеба». Однако хлеб тут же находился, нарезался и выставлялся на стол. За ним – подогретые тушеные овощи, хачапури, нарезки колбасы и мраморного мяса. Клубника не в сезон…

Джуна таинственно молчала. А я не спрашивала, заинтригованная началом разговора.

– Я знала, чем это кончится. Но у меня был маленький сын. Понимаешь, Света?

Я кивнула.

– Ешь! – сделала она глаза угрожающими, не терпящими возражения, и сразу же они стали мягкими и лукавыми. – Покушай, я тебя прошу, я сама тебе налью чаю. С лимоном?

Я терпеть не могу чай с лимоном. Но кивнула, чтобы Джуна лишний раз не тратила энергию на уговоры, как делала всегда. С нею проще было согласиться, чем полчаса объяснять, почему мне нельзя лимон…

Убедившись в том, что я жую, она тоже положила в свою тарелочку несколько кусочков овощей. Но не притронулась. Ее кофе тоже безнадежно остывал. Джуна говорила медленно и таинственно, пытаясь вспомнить что-то важное. Возможно, ей не все удавалось.

– Я почувствовала, я вовремя увидела, чем это грозит стране. Державе. Каждому человеку. Я поняла это раньше, чем Сережка Есенин, которого повесили в «Англетере». Он ведь тоже понял все тогда. За это и утюгом по лбу получил… и в гробу лежал с раной вот здесь…

Она поморщилась, чувствуя чужую боль. Я давилась овощами, осознавая, что присутствую при чем-то странном и необъяснимом – при ее вхождении в пространство.

– Я не имела шанса ослушаться. Понимаешь? У меня был маленький сын. Семья.

Джуна словно вытаскивала слова, тихие и слабые, откуда-то изнутри. Как стихи звучали они в пустом доме. Вики ревниво поднимал то одну бровь, то другую.

– Чтобы отвлечь народ, нас троих выпустили на экраны и в залы во время перестройки. Чумак «заряжал воду». Кашпировский «давал установки». А я… а я, Света…

Она закурила. Пауза показалась мне долгой. Бесконечной.

– Но Россия должна быть благодарна мне, я не дала ее развалить! Не дала!

– От тебя что-то зависело?

– Молчи! – вскричала Джуна. – Молчи! Я говорю! Зачем ты сейчас вот это сказала…

Она попыталась перевести разговор на другую тему. Но ей не удалось. И Джуна косвенно снова вернулась к нему:

– Я получила вот этот дом. На Арбате. И еще пять квартир. Я потом их подарила. Переписала на племянника и приемного сына. Друга Вахо.

Вдруг глаза ее заблестели, и заискрились, она зарумянилась и улыбнулась, наконец:

– Я купила Вахо телевизор. И себе такой же. У него был компьютер. И экран. Вот такой. И у меня. У меня стол. И у него такой же. У него ванна. И у меня такая же. Мы ходили друг к другу «в гости», – весело засмеялась Джуна. – Мой Вахо – самый талантливый ребенок на свете. Способный. Самый красивый. Мы все время были с ним вместе! Я никогда не отпускала его. Мы ездили по всему миру. Я брала его на приемы.

Вспомнив о том, что я долго молчу, она неожиданно стала нападать:

– А тебя поместили бы в барокамеру? А? Ты смогла бы… выжить?

– Джуна, чего ты хочешь? – я никогда не боялась перемен ее настроения.

– Я хочу умереть, – горько сказала она и заплакала.

Я неловко обошла стол и поцеловала ее затылок. Вики дернулся, залаял, не позволяя приближаться к хозяйке. Джуна легонько отстранила меня рукой и сама как бы вывернулась, не привыкшая к состраданию. И снова рявкнула: