Эрик Паттерсон, лейтенант английского экспедиционного корпуса, от усталости с трудом передвигает ноги и ежится на стылом ветру, дующем с запада. Из-за Черных скал доносятся далёкие громовые раскаты. Нанятые в деревне носильщики все чаще поглядывают в ту сторону. Ливень, конечно, еще не слышен, но местные кожей ощущают его приближение – сезон дождей в этом году сильно затянулся.

Слышится отрывистая британская речь и заунывное пение бутанцев. Лейтенант чуть отстаёт, пропускает вперёд свой отряд и нечленораздельно ругается в усы, с презрением глядя на оборванцев-носильщиков.

«Грязные дикари, не хотели пускать нас! Кем они себя возомнили? Гималайской Швейцарией?! Право автономии от 1910 года им подавай! Да их смешную страну оставили в покое только потому, что здесь нет ничего ценного! До двадцатого века у них вообще не было государства – горстка князьков, вечно грызущаяся за лысую горку, да набитый лягушками пруд. Дикари!»

Действительно, цивилизация здешние края обошла стороной. Несмотря на то, что место, куда направлялся отряд, широко славилось среди буддистских паломников, дорога через лес хайвэем не выглядела – даже угадывалась с трудом! Пару дней назад этим путем прошли американцы, но недружелюбный край поглотил их следы с той же резвостью, с какой это сделали бы южные джунгли.

Когда лес остался позади, и показалось Мебартцо, стало очевидно, что озеро полностью оправдывает свое название. Чужаков будто невзначай допустили на божественную кухню, и они увидели, как приоткрылся гигантский кипящий чайник. Благодаря ли родникам или месторождению газа, поверхность озера бурлила как стекающая с прибрежного камня океанская волна.

Лагерь паломников, в котором, как надеялся Паттерсон, он найдёт нужного человека, располагался в двух милях впереди, но, чтобы подойти туда, необходимо обогнуть озеро.

Отряд растянулся, и лейтенант с неудовольствием отметил, что они сейчас – замечательнейшая мишень, можно бить как на показных стрельбах, и укрыться негде.

Вдруг внимание привлекло необычное зрелище: из-за поворота речки Наринг показалась вереница крохотных корабликов, выстроившихся, словно дредноуты, в боевой ордер и жутко чадящих. Мерещится, что неведомым образом люди попали в страну Лилипутию, и игрушечная эскадра вот-вот откроет пальбу орехами и прибрежной галькой. Но это всего лишь движутся по реке десятки дощечек с зажженными на них свечками размером с мизинец.

Накатывает тишина. И без того прозрачный воздух становится подобен только что вымытому стеклу. Лейтенант делает глубокие вдохи, которые едва не выворачивают его. За спиной замирает лесная чаща, и в следующую секунду с неба рушатся водные потоки. Одежда мгновенно промокает, но никто в отряде даже не чертыхается – впереди безумная художница-природа дорвалась до кистей и красок.

Белёсый дым погашенных ливнем свечей заполняет бирюзовое речное русло, сквозь завесу дождя некоторое время ещё виднеются последние столпы розового вечернего света, но они быстро заштриховываются свинцом. Людям на берегу чудится, что рядом пролегла граница с потусторонним миром. Суеверные крестьяне-носильщики делают охранительные знамения. Мир клокочет, уподобившись встревоженному барсу. Огромные капли воды больно стегают по обнаженным рукам.

На противоположном берегу наблюдается движение – обитатели лагеря спешат укрыться в палатках. Взгляд Паттерсона выхватывает фигуру в форме цвета хаки. Толстой? Похоже на то! Через четверть часа достигнув лагеря, англичанин получает возможность убедиться в том, что ошибки нет – навстречу ему удивлённо хмурится американский посланник в Тибете – подполковник Илья Толстой[38].

Издав вздох облегчения, лейтенант одарил горние выси благодарным взглядом и успел увидеть, как чернильные тучи скрадывают последние темно-синие прорехи. Вечер на глазах превратился в глубокую ночь.

Совсем иначе на происходящее реагировал человек, что притаился с биноклем на другой стороне озера. Застонав от разочарования, он выругался по-русски:

– Это не он! Не он, … его мать!

Вспышка молнии осветила лицо неизвестного: монголоидные скулы, скошенный вправо большой нос, низкий лоб, жесткие черные волосы, худые усики как у персонажей китайских гравюр, и узкие чёрные глаза, в которых притаилась злость.

Бинокль исчез в футляре, а сам футляр нырнул в рюкзак. Человек принял решение пробираться в лагерь.

«Если понадобится, загляну в лицо каждому», – решил он, вставая. Некоторое время переминался с ноги на ногу, жмурился, приучая глаза к темноте, затем двинулся вперёд.

Тьма послужила надёжным покровом, а шум дождя заглушил мягкие кошачьи шаги соглядатая. Пройдя метров с двести, он приник к мокрой траве – из наблюдений выяснилось: в лагере всё очень хорошо охраняется.

«Американцы с англичанами – ладно, они в темноте слепы настолько, что неспособны даже по малой нужде сходить мимо собственных ботинок, другое дело – здешние лучники, которые прекрасно распознают в ночи ирбиса[39] или медведя и стреляют на звук. «Потому, когда нужно красться – поступью уподобься змее, а когда прятаться – помыслами уподобься дереву!»

До сих пор немудреные правила помогали, и даже не раз спасали жизнь. Ровно до сих пор. В момент, когда он, стоя на четвереньках, старался проползти под колючим кустом, немыслимо изгибался и извивался, из ночного мрака донёсся тихий разговор. Велся он с теми интонациями, с какими обычно перемывают косточки коллегам по работе, сидя у себя на кухне там, далеко, на Родине. Но только говорили не на его родном языке, а на местном диалекте тибетского. И обсуждали явно его персону.

– Может, для него не все потеряно, брат? Смотри, как старается…

– Да ну, – второй голос полон иронии. – Погляди, как зад выставил. Словно самка хан-хо[40] по зиме. Призывно тявкает и ждет, когда придет большой хан-хо.

– Может прийти большой хан-хо, и тогда ей будет хорошо, но торчащий зад также может попасться на глаза охотнику…

– Верно, тогда будет нехорошо, – согласился второй. – Как думаешь, кто он такой?

За время странного диалога соглядатай в кустах не пошевелился, но стоило ему это нечеловеческих усилий. Сейчас же поняв, что стрелы в спину не последует, он просипел:

– Меня зовут Гьянцо Дордже, – поднимаясь, нарочито медленно начал отряхиваться, а сам между делом постреливал глазами – старался разглядеть говоривших. – Я из Самье-гьянпо, гощу у Сингье Пупа в Паро. Шёл в лагерь паломников, но напугался иноземных солдат…

– Гьянцо Дордже? – медленно произнесли в темноте.