— Он же никогда не интересовался мифологией. И море не любил. Да он и не смог бы так нарисовать! Это не его стиль, — поражался увиденному Алексей, — что бы все это могло значить?

— Пока не знаю, — отвечала Анна, — но это что-то очень важное.

Они, с молчаливого согласия главврача, продолжали снабжать Вознесенского необходимыми материалами. Иногда Станислав сам коротко и четко излагал то, что именно ему нужно для работы. Еще через месяц появилась картина, увидев которую, чуть не потеряли сознание разом сразу два человека. С холста задумчиво улыбалась Гала. Ее лицо было прописано до мельчайшей черточки. Она была одета в голубую тунику, украшенную белыми цветами, и сидела на краю мраморного бассейна, печально глядя в темную воду.

— Откуда это, Стас, скажи, откуда! — трясла Вознесенского взволнованная Анна. — Я умоляю, скажи!

— Я часто видел ее в последнее время, — неожиданно отозвался Вознесенский, не отрывая глаз от картины и продолжая рисовать какой-то древний храм, — она приходила ко мне вместе с Лерой. Они давно знают друг друга, еще оттуда, и были рады новой встрече. Гала велела передать тебе, Ню, что ей сейчас очень хорошо. Вы не расстались там, не расстанетесь и после, потому что в мире не бывает разлук. Теперь я это точно знаю. Какая разница, в каком теле дух, если связи остаются прежними? Да и проблема пола существует только в головах, не правда ли, брат?

Вознесенский снова умолк, как будто забыл о присутствующих. Анна побледнела и рухнула в обморок. Пока с ней возились медсестры, Алексей подошел к Станиславу и крепко его обнял.

— Я тебя всегда очень любил! — тихо сказал он Вознесенскому. У того увлажнились глаза, но он продолжал рисовать.

…В декабре в Москву приехал Маркус. Вместе с родителями Леры он был намерен добиваться повторной экспертизы для Вознесенского и изменения приговора, который казался ему необоснованно мягким. Маркус очень сдал за последние месяцы, но упорно продолжал учить русский язык и читать русские книги в память о Лере. С Анной они встретились в маленьком ресторанчике в центре Москвы.

— Я по твоей просьбе привез дневники Леры. Мне пока трудно их читать, но я думаю, вдруг там есть что-то, что позволит как-то объяснить произошедшее. Я до сих пор не понимаю, почему это случилось. Со мной, с ней… Зачем она поехала в Москву? Кто для нее был этот Вознесенский? Мы были так счастливы вместе целых три года… — Маркус снова не мог сдержать слез.

Анна понимала, что ее предложение будет для него громом среди ясного неба, но все-таки озвучила его.

— Марк, ты все еще занимаешься галереей? — осторожно спросила она.

— Да, — махнул он рукой, — там все идет как идет… Почти без моего участия.

— Я тебе хочу кое-что показать, — максимально мягко сказала Анна, — это связано с Лерой и еще кое с кем. Что ты скажешь об этом?

Услышав имя Леры, Маркус сразу согласно закивал головой. Они поехали к Анне домой. Там мама нянчилась с маленькой Дианой. Девочка сразу подбежала к Маркусу и насмешливо посмотрела на него.

— Привет! Ты кто? — озорно спросила она и протянула ручонку.

И печальный, погруженный в свое горе Маркус не смог не улыбнуться:

— Я Марк. А тебя как зовут?

Малышка кокетливо поправила кудрявую прядь и томно повела глазками:

— Меня зовут Диана, как древнюю богиню. Она была очень красивая. А почему ты так странно говоришь?

— Я из Германии.

— Понятно, — удовлетворенно кивнула девочка, — а мой дедушка Жак живет во Франции. Он по-русски вообще не говорит. Я скоро поеду к нему в гости кататься на лошадях. Можно я посижу с тобой, Марк?

Маркус кивнул. Девочка, мгновенно сориентировавшись, забралась к нему на колени.

— Вот странно-то, — сказала заглянувшая в комнату Александра, — обычно она не идет на руки к чужим…

— Марк не чужой. Он друг Анны, — серьезно пояснила девочка.

В этот момент Анна сняла покрывала и открыла перед Маркусом несколько картин. В первое мгновение ему показалось, что он задыхается и слепнет. Он зажмурился, потом приоткрыл глаза и снова зажмурился. Краски горели, как будто картины были написаны светом. С нескольких из них смотрела на него живая, ослепительно прекрасная Лера.

— Что это? — сдавленно прохрипел Маркус, от волнения перейдя на немецкий.

— А что ты скажешь?

— Красота! Это живая красота! — прервала молчание Диана.

— Это невыносимо прекрасно, — через несколько минут медленно выдавил из себя Маркус, — художник просто гениален. Кто это?

— Смотри, это моя мама, — Диана спрыгнула с коленок Маркуса и подошла к одной из картин, погладила ее нежно, — она сейчас далеко за синим морем, но ко мне часто приходит и поет песни. Она вся светящаяся, совсем как тут… Ты тоже знаешь мою маму?

— Я? Нет, девочка, я не знаю ее, — удивился Маркус.

— Она умерла, — тихо прошептала Анна Маркусу, чтобы Диана не слышала.

— Знаешь, — уверенно сказала девочка, — я тебя тоже уже видела. Ты будешь хранить эти картины… Ты будешь хорошим хранителем!

Диана спрыгнула с колен Маркуса и побежала на кухню, напевая что-то на ходу. Анна закрыла лицо руками, вспомнив мгновенно, что как раз накануне ей снилась Гала. Из ниоткуда нахлынула музыка. Анна машинально подошла к роялю и пробежала пальцами по клавишам. Маркус между тем от волнения не находил себе места.

— Кто, кто это рисовал? — снова спросил он, подходя к Анне.

— Говори, умоляю.

— Вознесенский.

— Вознесенский? Как? Не может быть! — Лицо Маркуса исказила гримаса боли.

— Он просил нас принести ему мольберт и краски…

Маркус обхватил голову руками и, продолжая стонать, выбежал из комнаты.

На следующее утро он позвонил Анне:

— Едем к Вознесенскому.

Всю дорогу Маркус отчаянно волновался. Его лоб покрывался испариной, он тяжело дышал. Еще вчера утром он готов был своими руками убить Станислава и понести за это самое тяжелое наказание. Сегодня он ехал к нему, чтобы что-то понять. Эти русские ненормальные! Где еще в мире может случиться подобное? Маркус клял себя отчаянно, но все равно ехал. Имя Леры казалось ему ключом к разгадке, ради этого он был готов почти на все, даже на встречу с ее убийцей.

Когда все трое вошли в палату, Вознесенский, как обычно, сидел у окна перед мольбертом и сомнамбулически водил кистью по холсту. Он не слышал прихода гостей. Чтобы справиться с волнением, Маркус осмотрелся в палате. Вдоль стены стояло несколько почти законченных работ. Им не хватало только какого-то финального штриха, чтобы быть завершенными и абсолютно гармоничными. С первого взгляда опытный знаток живописи Маркус не мог не признать их бесспорной художественной ценности. Если называть вещи своими именами, перед ним в больничной палате обычной российской психиатрической больницы стояли на полу несколько шедевров, достойных любой картинной галереи мира. Но в этом он еще не мог себе признаться. На Станислава Маркус старался не смотреть.