— Идем же, Кость, какой же ты все-таки… — в голосе Лены послышались раздраженные нотки. — Она никогда этого не требует. Это само собой разумеется. Так должно быть!

— Почему? Откуда это известно? Кто напел? Если не Высокая Струна, то кто же? А давай вот сейчас Ее спросим, а? Раз уж ко мне перешла его сила… — сам не понимая, что делаю, я воздел руки к темному потолку. — Высокая Струна, скажи свое слово!

Рыжий Костик предостерегающе зашипел, но было поздно. Я понимал, что творю нечто безумное, но уже не мог остановиться. Наконец-то я убил в себе этот барьер не то страха, не то просто инстинкта самосохранения. Убил и понял, что не хочу больше ничего. Совсем ничего, никакого исхода.

Без меня… без меня, как и раньше. Ведь кем бы я ни был во всей этой нелепой истории, этой карикатуре на справедливость, я оставался лишь кляксой на Лунном поле, маленькой и неподвижной. Мимо меня проходили какие-то люди, им было нужно добраться до цели, и дороги их столь различались, что темнело в глазах.

Зимин с потомками рвался открыть новый бар, «Струна» — спасти всех детей на Земле, КПН — остаться собой, просто тайной полицией, ибо секретные службы очень быстро превращаются в самодостаточные структуры. Даже у Пашки Шумилкина была цель. Мечтал же он, как чакры его разверзнутся, а мозг зальет хлынувшим из астральных сфер Добром.

А я? Как был, так и остался бомжом, собирающим бутылки. Как старая космическая станция, работающая лишь на поддержание внутренней температуры. Я просто существовал. Надоело.

Надоело существовать.

— Что же ты молчишь, Высокая Струна? — усмехнулся я, глядя на дырку в потолке. — Не в голосе ныне, или не в тоне?

— Достаточно, — прервала меня Лена, а рыжий успел лишь шепнуть:

— Они просто не могут подойти к тебе. Их не пускает… Это очень смелая женщина, стоит на самой границе…

И тут уже я рассмеялся.

Главвоспитатель и главбоевик стояли в кабине лифта. Одна лишь Елена Ивановна, Леночка, Ленка отважилась сделать несколько шагов вперед.

Дорога к Струне.

Можно дотронутся до Нее, если та разрешит, а не скроется как вечно отдаляющийся горизонт. А ведь обратного пути нет. Есть лишь бесконечные травы, шум ветра и облака. Псевдотональность. Заготовка для сайта…

— Послушай, Демидов, — голос у нее изменился. Сейчас он был сух, и не осталось в нем ни ласки, ни иронии, ни даже той кошачьей угрозы, которой в свое время удостоился гордый торговец Абдульминов.

— Послушай, Демидов. Ты можешь сидеть тут всю жизнь. И похоже, ты сделаешь это, потому что ты — русский интеллигент, а значит — дурак. Устроишь себе то ли скит, то ли логово… А может, вдруг озвереешь… — она осеклась, позволив себе улыбнуться. — Помнится, в Мухинске ты уже доказал, что и без Резонанса готов на ратные подвиги. Но выслушай меня сначала, а потом уже кидайся ломать самовластие и писать на нем граффити.

— Да я слушаю. — Мне удался спокойный тон. — Только пока ничего интересного не услышал.

— Так послушай. Сейчас мы даем тебе то, о чем так долго и много говорилось — свободу. Ты можешь выбраться… — она вновь осеклась, но теперь замолчала как-то совсем по-другому, опустив голову. Мне показалось, она попросту глотает слезы. Да нет, быть такого не может. — Максим Павлович обрисовал тебе свою сторону медали, взгляни теперь на нашу…

Она откашлялась, будто собираясь начать лекцию.

— Наверное, ты считаешь нас кровожадной хунтой, Косточка? Власть ради власти, цель оправдывает средства, историю не делают в белых перчатках, да? Максим Павлович не пожалел красок?

Я молчал. Не хватало еще пересказывать наши разговоры с Флейтистом. Да и спорить не хотелось, и даже неинтересно было, что еще скажет Лена, какие найдет тропинки к моему сердцу, чем станет обольщать. И так ясно, что это она умеет мастерски.

— Так вот, Костя. Давай уж откровенно. Вся эта наша «струнная» деятельность ни черта не стоит. Это даже не капля в море, это молекула… Аш-два-о. «Струна» действует более пяти лет. У нас, казалось бы, есть всё — и сила, и деньги, и связи. А толку? Мы спасаем детей — одного, двоих, десятерых… Ты статистикой нашей не нашел времени поинтересоваться? Это ведь даже не закрытая база. Видать, боялся лишний раз нос высунуть, маскировался… И тебе даже в голову не приходило, что столь нелюбопытные сотрудники уже именно этим подозрительны… Так вот, база статистики. Уничтожено наркоторговцев, сажавших на иглу несовершеннолетних — три процента от средней оценки по стране. Притонов — семь процентов. Сутенеров, торгующих детским телом — два процента! Прикинь, это великая и ужасная «Струна». Ты знаешь, сколько всего детей охвачено системой наших приютов? Двенадцать тысяч пятьсот. А всего по стране беспризорников — пять миллионов.

Она перевела дыхание, взглянула на меня негодующе, словно лично я был виноват в столь низкой эффективности.

— О, как это благородно — отнять ребенка у отца-садиста и матери-шлюхи, спасти и обогреть! Сразу ощущаешь себя героем. И плевать, что миллионы других детей где-то там, во тьме… ну не доходят до них руки, понимаешь. Потом, когда-нибудь… в будущем веке… А этот отдел сетевой преступности… эти наши борцы с интернетовскими педофилами… Глупо и смешно. Закроют десяток сайтов, выловят парочку шизиков — и вагон счастья ребятам. Надо же их чем-то занять, поставить на Великое Служение… особенно если ни к чему практическому непригодны… Да ты себя вспомни, свою судьбу. Ужаснейшее преступление, прыщавому отморозку по мордам съездил. Ты знаешь, что каждый пятый старшеклассник в этой твоей бывшей школе балуется травкой, а то и чем покруче? Тебе сказать процент будущего бесплодия среди раскованных девочек? Так нет, вместо того, чтобы делом заниматься, мы в игрушки играем, в инквизицию наряжаемся, эти дебильные Коридоры Прощения устраиваем.

— Насчет дебильности — совершенно согласен, — не смог я удержаться от комментария.

— А насчет всего остального? Ты что же, не понимаешь главного? Все эти наши маразмы имеют единственную причину — мы бессильны по сути. Нам остается корчить из себя неуловимых мстителей, а отсюда и прочие глупости. А ведь все очень просто, Косточка. Нельзя лечить симптомы. Это же не насморк, это рак. И как бы даже не запущенный. Операция нужна. Настоящая, профессиональная. Не микрохирургия дилетантская, о которой вы всё с Максимом Павловичем шушукались.

— Жучки, микрофончики? — хмыкнул я. — А не совестно своих подслушивать?

— Косточка, — вздохнула Лена, — у тебя у самого-то очень чистая совесть? Снежно-кристальная? Ну так вот когда воссияешь аки ангел небесный, тогда и нас, темненьких, суди. Не думаешь же ты, что мы вас из чистого удовольствия слушали?

— Как можно, Елена Ивановна? — развел я руками. — Долг. А также высшие интересы.

Лена поглядела на меня как-то очень странно. Нельзя сказать, чтобы с сожалением или с обидой, но и радости в ее глазах совершенно не осталось. Сквозила в них унылая правильность, с которой бесполезно спорить.