– Искать!

Сопя, оглядел рыдающих женщин, толпу испуганной челяди. Оборотил лицо, знаком приказал увести пленников.

Каждого из царевичей хватал воин. Асана, бледного и старающегося изо всех сил соблюсти достоинство, взяли двое, с двух сторон. В толпе женщин, понявших наконец, что это – смерть, началось неистовство. Они кидались на воинов, грызли им руки, старались пальцами дотянуться до глаз. В сгущающихся сумерках в ханском саду творилось невообразимое, стоял заполошный вой, визги, крики, мольбы о помощи. Исцарапанные воины вязали женщин арканами, растаскивая по юртам, те бились у них в руках, безумные, раскосмаченные. Одна из жен серьезно ранила воина спрятанным на груди кинжалом, и ее держали и вязали уже вчетвером.

Товлубий, сидя на коне у ворот сада, слышал эти растекающиеся по юртам стоны и вопли, закаменев лицом, на котором не явилось ни одного движения, ни самой малой судороги, и только продолжал сопеть, поглядывая, как садят на коней и увозят одного за другим связанных детей Джанибековых. Потом тронул коня, подъехал ко второму, замершему у ворот, всаднику. Помолчал, подумал. Сказал:

– Тэмура найдут! А к матери ты поди сам, Бердибек!

Малыш был слегка опрелый, и Тайдула сама натирала его бараньим салом, любовно выговаривая неумелой молодой матери. Толстенькое упругое тельце мальчика хотелось сжать, зацеловать и затискать.

– Воин будет! Джигит будет! Богатур! – приговаривала Тайдула и щекотала мальчику животик, а он смеялся и довольно сучил ножками.

– На, корми! – наконец велела она молодой хатуни и с легкою ревностью глядела, как та, выпростав полную набухшую грудь, дает ее малышу и он, жадно чмокая, всасывается, тиская ручонками тело матери.

– А-яй! – вскрикнула молодуха. Ребенок укусил ее за сосок. Тайдула усмехнулась:

– Терпи! Растишь воина!

Ребенка пора было прикармливать кобыльим молоком, и Тайдула ждала, не могла дождаться, когда можно станет вовсе отослать от себя молодую мать и заняться мальчиком самой, уже ни с кем его не деля.

Приход Бердибека с воинами, на которого она злилась за убийство отца (впрочем, ей сказали, что Джанибек был безумен перед смертью и уже ничего не понимал, а истину она узнала много спустя), мало встревожил Тайдулу. Гордая малышом и своими материнскими заботами, она заносчиво поглядела на старшего сына, намерясь сказать ему укоризненные слова, и только тут, вглядевшись, почуяла страх. Бердибек смотрел мимо нее, и лицо старшего сына не предвещало ей ничего доброго. А угадав по направлению его взгляда, как бы остекленевшего, недвижного, направленного на довольно гулькающего малыша, зачем и для чего пришел в юрту ее старший сын, Тайдула перепугалась по-настоящему.

– Уходи! – закричала она, двигаясь грудью на сына. – Уходи! Убийца! Ты хочешь всех перебить, бери других! А этого оставь мне!

– Я уже взял других! – ответил Бердибек хрипло пересохшим ртом и безумно глянул на мать.

– А-а-а-а! – закричала она, но в юрте были только чужие, Бердибековы нукеры, и они не двинулись с места. Тайдула перестала кричать и протянула руки, чтобы схватить, взять за горло, выпихнуть сына, и – замерла. Поняла вдруг, что Бердибек сейчас убьет и ее саму, не остановясь ни перед чем.

Воины молчали, молчали испуганные рабыни, молчал Бердибек.

– Зачем тебе этот малыш?! – вновь заговорила Тайдула. – Что может тебе сделать ребенок? Отдай! Оставь одного в утеху матери твоей!

– Ребенок вырастет! – ответил наконец Бердибек. – Через пятнадцать лет он станет воином, и эмиры пойдут за ним, чтобы убить меня!

(Знал бы незадачливый убийца в этот миг, сколь недолго ему осталось сидеть на троне отца и сколько событий, смертей и перемен произойдет в Орде за пятнадцать ближайших лет! Но люди не ведают грядущего ни на годы, ни на дни, ни даже порою на часы вперед.) Тайдула стояла, старая, перед сыном, которого вырастила сама таким, каков он есть, каким он стал теперь, и в ее гордом сердце что-то ломалось, падало, гасло, уходя, как уходит вода из разбитого кувшина.

– Не отдам! – сказала она.

– Я прикажу нукерам связать тебя, и они исполнят мой приказ! Не доводи до этого, мать!

– Это все Товлубег! Это он насоветовал тебе! Старый убийца! Передай: не жить ему долго на земле! Сжалься, сын! – вскричала она, уже теряя волю.

– Или он, или я! – мрачно ответил Бердибек, упорно глядя на ничего не ведающего, гулькающего малыша. – Уступи, мать! Ни мне, ни Товлубегу не нужна твоя кровь!

– Где мои воины?! – спросила Тайдула, поняв наконец, что сына ей ни убедить, ни умолить.

– Твоих воинов нету здесь, мать, и они не придут! – угрюмо ответил Бердибек.

– Тебя проклянут все! – ответила Тайдула, делая шаг назад. Ей не хотелось, чтобы чужие воины хватали ее за руки и вязали арканами.

– Когда из потомков отца останусь я один, им не из кого больше станет выбирать себе ханов!

– Русский поп тоже проклянет тебя! – возразила Тайдула, отступая еще на шаг.

– Пусть русский поп получит ярлык и убирается прочь из Сарая! Пока еще Русь платит выход Орде, а не наоборот! – Бердибек, решительно протянув руки, поднял ребенка, которого молодая мать, словно птица, завороженная змеей, сама протянула ему.

Младенец гулькал и тянулся теперь рукой к бороде Бердибека. Тайдула молча закрыла руками лицо.

Бердибек передал младенца воину, и тот опасливо принял малыша, поглядывая на двух недвижных женщин, одна из которых еще вчера распоряжалась в Орде, рассылая грамоты иностранным государям и смещая или назначая по своему произволу вельмож.

Уже когда Бердибек и воины начали, теснясь, выходить из юрты, молодая мать с протяжным воплем кинулась вслед за ними и у самого порога, получив от одного из воинов страшный удар в грудь древком копья, повалилась навзничь, икая и смертно закатывая глаза, ненужная теперь никому, еще живая, но уже как бы и вовсе переставшая существовать.

Товлубий начал резать мальчиков одного за другим после того, как с рынка привели двенадцатого, Тэмура.

Детей подводили к Товлубию связанных. Палач отгибал мальчикам головы и перерезал горло. Кровь брызгала в деревянное корыто, из каких поят лошадей. Трупы клали рядком на кирпичный пол.

Некоторые дети плакали. Другие крепились, сами молча подходя к палачу. Товлубий сидел перед ними, старый, безобразно огромный, и на его жирном бабьем лице бродила довольная улыбка. Он прицокивал, видя мужество умирающих, и считал:

– Первый. Второй. Третий. Четвертый. Пятый.

Ребенку, которого привез Бердибек, второпях вовсе отхватили голову. Теперь это маленькое толстое тельце с подкорченными ножками лежало с краю, а восковая детская головка откатилась в сторону, и казалось, что ребенка приготовили, чтобы зажарить и съесть.