пробуждения вместо оплеухи вогнал от всей души ногу ей в живот так, что её согнуло пополам. Издав длинный стон, сопровождавшийся кашлем и попытками ухватить ртом воздух, лежавшая на земле пришла в себя. Я стоял в ожидании, пока она прекратит стонать и наконец-то сможет разговаривать, в то время как стоявший у двери знахарь, похоже, начал сомневаться, на кого ему следует навести ствол.

— Ну ты и тварь, — первое, что прорычала она, за что получила еще один пинок такой силы, что отлетела на метр, а я безмолвно продолжал смотреть на её корчи. — Я же всё-таки женщина, — в очередной раз прекратив хватать воздух, выдала она.

— Женщина? — переспросил я, невольно усмехнувшись. — Нет, ты бешеная самка человека, а, как известно, бешенство лечится всего одним способом…

— Ты все равно сдохнешь, нельзя быть объявленным в такую цену и выжить… — очередной пинок прервал её тираду.

— Мне плевать на то, что ты думаешь, — продолжил я, несмотря на то, что она корчилась, уже отхаркивая кровь, — четверо пришедших с тобой трупы, и остальные станут таковыми, ты, кстати, тоже. Но ты можешь умереть быстро, если поведаешь мне что-либо о других группах, ну, или медленно, если нет.

— Сдохни, падаль, — прошипела она, и красный плевок прилетел мне в ногу, на большее её дыхалки не хватило.

— Кир, зайди в дом, — попросил я, знахаря и, видя его колебания, добавил, — я уже понял, что ты лекарь по призванию, и тебе не стоит присутствовать при дальнейшем нашем общении.

Кир мгновенье колебался, но потом скрылся в темном проходе своего дома, затворив за собой дверь, а я, наклонившись, перевернул её на живот, и, схватив обе руки, резко дернул вверх, услышав глухой хруст выворачиваемых суставов. Улицу пронзил дикий женский крик, перешедший в немецкую ругань, но я не остановился, уперев ногу ей в плечо и еще раз рванув связанные руки, после чего кричащую и стенающую жертву бросил на землю с намертво вывернутыми руками. Помимо того, что это должно простимулировать её на дальнейшее общение, такие действия не позволят ей использовать её дар пирокинетика, что я в ней разглядел.

Мои истязания прервал появившийся свет фар и сама машина, с шорохом шин резко остановившаяся напротив нас, вслед за ней появилась еще одна, и две с другой стороны. В голове промелькнула холодная мысль — с момента взрыва гранаты и стрельбы не прошло пяти минут, даже, наверно, и четырёх не прошло, что, несомненно, радует. Чтобы не рисковать понапрасну, я ожидал развязки в состоянии призрака. Бойцы, выскакивавшие из машин, занимали за ними позиции, при этом без команд и практически неслышно, лишь работающие двигатели нарушали ночную тишину до тех пор, пока от крайней машины не отделился темный силуэт в свете фар.

— Шустряк? — послышался знакомый голос, и я призывно махнул рукой, после чего силуэт приблизился и передо мной оказался Лиф.

— Опять твоя смена? — холодно спросил я, проявившись.

— Да тут теперь почти каждая смена моя, — спокойно ответил он, — что тут?

— Допрос, — все также спокойно ответил я, не обращая внимания на вопли корчащейся у меня в ногах, — а там за углом еще четыре трупа.

— Граната их была?

— Пытались в окно закинуть, — ответил я и, обратив внимание, что стоны стихли, спросил уже её, — ну так что, поведаешь мне что-нибудь?

— Я уже сказала, сдохни, тварь, — прошипела она, в очередной раз попытавшись плюнуть, но я перешел в призрака раньше, наступив ногой ей в грудь, после чего сразу же материализовался.

Смачный отвратительный чавк выбросил струи перемолотой плоти из её тела, а её глаза при этом продолжали неотрывно смотреть на меня с ненавистью, рот открывался, но вместо крика он исторгал лишь кровавую пену.

— Шустряк, твою же мать, — крикнул Лиф, отходя на шаг, когда в него прилетели ошметки лежавшей на земле.

— Извини, но в этой войне пленных не будет, — сказал я, продолжая смотреть в потухающий взгляд, — Лиф, я надеюсь, что сейчас вторая группа не вломилась туда, где Ки?

— Нет, твою мать, она же с твоей подружкой в отдельном доме под охраной своих и наших, все ею и ментатом проверены. Твою же мать, ты реально свихнулся?

— Наверно, да. — ответил я, отходя в сторону, зрелище было мерзкое и, наверно, сейчас меня должно было бы прополоскать, но с того момента, как я вырвался из-под забвения, наложенного знахарем, меня охватил даже меня пугавший холод спокойствия. Словно во сне, методично и безошибочно я ликвидировал всех, а последнюю — особо жестоко, так, чтобы все видели. — Лиф, сделай мне два одолжения прежде, чем я покину стаб, проводи меня до дома с моими вещами, и сделай так, чтобы весь стаб детально знал, что здесь произошло, и что тот, кто это сотворил, прямым ходом направился в Шариат.

По пути я выставил условие Лифу: либо мы сейчас втроём покидаем стаб, либо покидаю его лишь я, но он и весь совет головами отвечает за их безопасность. Лиф пытался что-то возразить, но я отклонял все его аргументы, дав время лишь до конца поездки, и он все-таки принял самое оптимальное для меня решение. Ки уже на ногах и при употреблении гороха еще за четыре дня войдёт в норму, у меня один глаз, но это не так страшно, так что мы бы спокойно ушли в быстрые кластеры, где охота на нас сойдет на нет. Лиф же, скованный нуждой по зачистке стаба, предоставил мне более приемлемый вариант: уйти из стаба одному и увести за собой если не всех, то большую часть охотников. А еще по пути Лиф рассказал, что ментат выявил еще одну группу наёмников, вследствие чего те попытались вырваться с боем, но были ликвидированы все, чем еще больше уверил меня в том, что эту проблему можно решать только через её источник.

Напарницы не спали, Ки по своему обыкновению, а Яся была разбужена поднявшейся суетой, хотя взрыва и перестрелку, в отличие от Ки, она не слышала. Прежде чем провести беседу, я помылся, уж больно странный антураж создавали ноги, по ягодицы заляпанные кровью. Одеваясь в чистый комплект одежды и пересобирая рюкзаки, мне пришлось отбить несколько совместных нападок обеих напарниц, не хотевших меня отпускать, но я либо отбивал все их аргументы, либо игнорировал, если крыть было нечем. Я никогда ненавидел настолько сильно. Даже внешник, который обрушил на меня целую гильдию наёмников, не заставлял меня так скрежетать зубами, и теперь мне даже покинуть мешок будет мало, если тварь, зовущая себя Вергом, останется живой.

На воротах царило оживление,