Должен заметить, эта встреча прошла радушно, все поздравляли меня с назначением посланником Коста-Рики в Югославию и желали успеха в дипломатической карьере и тому подобное.

На другой день, в 11 часов утра, я был принят Лео Матесом. Разговор с ним шел полчаса, тет-а-тет, на международные темы: о Триесте и о возможности признания Югославии другими Центральноамериканскими странами.

Обед проходил в «Мажестике» по приглашению Мариновича.

После обеда мы зашли к чилийцу Рикардо Бойсарду на бокал вина. Потом поехали на прием в Белый Дворец. По дороге туда вели разговор с шофером-агентом УДБ[166] (по собственному признанию водителя). Он сообщил нам о том, что вокруг Белого Дворца, за кустами и между деревьями, как грибы прячутся вооруженные полицейские. По словам шофера, всего в охране задействовано около трех тысяч человек. У подъезда Дворца стоят два янычара в штатском. Когда наша машина подъехала, один из янычар отворил дверцу, мы вышли и поднялись по лестнице в переднюю, где метрах в пяти от двери нас встретил шеф протокола Смолядка. Он привел нас в пышный зал, посреди которого в окружении прислуги стоял в позе Бонапарта сам «Нерон». Смотрю на него и удивляюсь: лицо, как у хитроватого, рыжеватого мужичка. Глазки — рачки, редкие волосы, смазанные брильянтином. Лакированные туфли. Китель и штаны в обтяжку, как у прусского фельдфебеля, посему пузик выпирал во всей своей красе. Он похож вроде бы на Геринга и в то же время как будто была в нем какая-то помесь Чичикова и Махно, т. е. обычного авантюриста-революционера. На пальцах у него много, как у дикаря, золотых и других разных колец и перстней. На груди — три линии орденских ленточек. На одном из них различаю советские ордена. Даже на расстоянии от «Нерона» сильно несло одеколоном марки № 4811. Рядом с ним стояла Йованка — его жена.

Первым был представлен «Нерону» мексиканский посол де ла Вега.

Затем Смолядка представил меня по-французски: такой-то новый министр — большой друг новой Югославии. «Нерон» мне приятно улыбнулся и произнес на ломаном английском языке: «Я уже слыхал о вас (явный намек на мои анекдоты), очень рад познакомиться с вами. Желаю вам провести приятно ваше время в Югославии». Я смотрел на него и тоже улыбался. Напряжения как не бывало. «Сир», — говорю ему по-английски, потом спохватился: этот термин употреблялся в обращении к королям. И я быстро поправился: «Экселяж, я глубоко тронут вашими словами». Здороваюсь с его женой Йованкой, и все мы переходим в другой зал, который был уже переполнен. В центре внимания был Иден со своей вечной улыбкой, скорее всего гримасой, с желтогрязными сединами и зачерневшими зубами. Он кивал всем то влево, то вправо, то извивался ужом, как селюк одержимый. Вокруг да около были вельможи со двора святого Якова и с кумровецкого[167] двора.

Подошедший ко мне Миньяна демонстративно обнял меня и подвел к угрюмому типу, явно чувствующему не по себе в плохо сшитом смокинге. «Это Ранкович», — сказал мне Миньяна.

Не успел я открыть и рта, как Миньяна потащил меня к какому-то отвратительному карлику, у которого выпирало из смокинга гигантское жабо.

— Господин Пьяда! Познакомьтесь с новым министром Коста-Рики Теодоро Бонефилем Кастро и попросите его рассказать, как он наступил на мозоль самому Папе Римскому.

— Экселяж, — говорю я, — слава о вас дошла даже до моей страны.

— Молодой человек, — молвил мне в ответ карлик, — плохая слава всегда летит быстро и далеко.

Смеемся оба, оба явно довольные.

Затем мне представили Карделя, которого я знал по Парижу, Влаховича, Матеса, Джиласа, генералов Кочу Поповича и Отмара Креачича, вице-адмирала Сречко Манолу, Алешу Беблера[168] (знаком с ним по Парижу), Радолюба Чоликовича, Владимира Симича и Савву Косановича. Одним словом, это было сборище, достойное кости Домье. После знакомства все перешли в соседний зал, и присутствующие приступили к еде.

Через полчаса Тито проводил Йованку до боковой двери. Йованка ушла и больше мы не видели ее, по крайней мере в тот вечер. Затем Тито, сопровождаемый Смолядкой и министром госбезопасности Ранковичем, который не отставал от него ни на шаг, начал обход гостей, останавливаясь то около одной группы, то около другой. Вскоре они подошли ко мне. Я стоял вместе с моими латиноамериканскими коллегами. Он обратился ко мне через Смолядку:

— Как вам нравится Белград, господин министр?

— Белград напоминает мою столицу Сан-Хосе, только не хватает здесь вулканов, — ответил я.

— Вулканов у нас нет, но землетрясения бывают.

Сказав это, «Нерон» пошел дальше, и когда обошел всех, ушел через ту же дверь, куда вышла и Йованка. Вскоре исчез и Иден со своими придворными. И тут я начал свой обход. Поговорил с итальянским посланником Мартином, турецким послом Копрюлу, с американцем Алленом и после этого надолго задержался около Джиласа, беседовавшего с Миньяной об издании книги, которую написал предатель испанской компартии Хесус Эрнандес.

Джилас, все время присматривавшийся ко мне, начал расспрашивать о положении дел в Италии и Латинской Америке, потом пообещал посылать мне информационные материалы о Югославии, опубликованные в «Ревю де Политик Интернасиональ». Перед окончанием разговора он сказал, что в следующий мой приезд надеется встретиться со мной для более продолжительной беседы.

На другой день в 12 часов я представил верительные грамоты Иво Рибару[169]. В этой церемонии приняли участие Смолядка и Лео Матес. После обмена речей состоялся получасовой разговор с Рибаром, в основном о моей стране. Затем Смолядка сообщил о том, что если я желаю, то Тито, несмотря на свою занятость с Иденом, может принять меня на полчаса в следующий день. Я поблагодарил и сказал, что, ввиду визита Идена, не хотел бы отнимать у него время и предпочел бы видеть его в более спокойной обстановке в следующий мой приезд. Смолядка согласился и в свою очередь пообещал устроить личную аудиенцию с Тито.

После обеда Миньяна повел меня к себе в кабинет на «откровенный разговор», в ходе которого он признался, что хочет помочь мне по торговой линии…

В свободный от протокольных мероприятий день я бродил в одиночестве по Белграду, зашел потом в один из книжных магазинов. Книг классиков марксизма не было. Советских авторов не было и в помине. Из русских писателей преобладали Бунин и Куприн. Среди прочих книг, широко рекомендуемых, — это «История Цезаря Борджии», книги Бронте, Катлен Мичель и Сомерсета Моэма. Литературные журналы пестрели безыдейными статьями о «новых» течениях в искусстве: об абстракционизме, примитивизме, сферизме, — словом, сплошная пошлость и мракобесие.